Человек отменяется - Александр Потемкин

Тверская утопала в огнях. Приезжие щеголи и провинциальные красотки сновали по тротуарам. Столичные пижоны на сверкающих автомобилях медленно тащились кто вверх к Белорусскому вокзалу, кто вниз, к Телеграфу, высматривая среди пешеходов подружек на вечер. «Подвезти?» «Садись, покатаю! Куда ты, пешком?» «Поедем в коктейль-бар „Адриано!“ „Я тебе всю Москву покажу, девушка! Залезай! Быстрее!“ Такие призывы доносились из автомобилей. На Ивана Степановича ничто, кроме крупных человеческих особей мужского пола, не интересовало. Как только он замечал в толпе фигуру выше среднего роста, тут же ускорял шаг и уже осматривал предполагаемую жертву более внимательно. Вот один — высокий, сутулый блондин, но голова какая-то маленькая, волосы свисают до плеч. „Можно не промахнуться, — испуганно подумал Иван Степанович. — Надо же бить в висок, а не просто в голову. Но как попасть? Да еще подпрыгнуть придется. В нем под два метра“. Гримаса разочарования пробежала по его лицу. „А этот? — переключил он мысли на другого кандидата на тот свет. — Этот мощнее в теле, но ниже ростом. Около метра девяносто. Голова бритая, в огнях блестит, как столовое серебро, крупная. Можно так треснуть, что развалится“. Тут он поймал себя на мысли, что бить-то ему совершенно нечем. В руках пусто. Надо срочно найти подходящий камень. Но где? На Тверской? Перед гостиницей „Мэриотт“? Немыслимо. Здесь каждый метр прощупан милицией. Он решил свернуть налево, на стройплощадку снесенной гостиницы „Минск“. Стали попадаться строительные камни, кирпичи, арматура, однако нужного предмета не находилось. Нервы Ивана Степановича напряглись до предела. „Хочется именно камнем! — шептал он себе под нос. — Камнем в висок. Чтобы на губах пена выступила! А он еще в сознании, спрашивает: „За что?“ А я отвечаю: „Как за что? Проверяю себя на отсутствие человечности!“ И второй раз бац! Бац! — Кривя физиономию, словно полоумный, невменяемый, воспалял он себя жуткой картиной. Тут Иван Степанович наткнулся на камень и обрадовался. Однако когда попробовал взять его, то увидел, что булыжник не только в одну руку не умещается, но и обеими его трудно охватить. „Вот сволочь!“ — выругался Гусятников. Наконец он нашел что-то подходящее. Это оказался обрубок базальта, которым мостят улицы. Камень с острыми краями. Как ни держи его, острый конец выпирал. «Ничего не поделаешь, надо бить сверху вниз, — мелькало у Гусятникова в голове, — да и нельзя по-другому. Только сверху вниз. Прямо в висок! А если застрянет? Ведь острый, сволочь! А жертва с камнем в виске побежит просить о помощи? За ним мне не угнаться! И никакого ожидаемого эффекта я не достигну. Мне-то необходимо себя проверить. Поэтому надо сгладить острый угол. Да-да, срочно сделать его тупым. Чтобы он не застрял в голове! А то скандал да и только! Бегущий мужик с камнем в виске?“

Иван Степанович прошмыгнул через полуоткрытые ворота стройки на улицу, подошел к гранитной кромке тротуара, присел на корточки и стал старательно шлифовать свое орудие убийства. «Как первобытный человек, — усмехнулся он про себя. — Да и чем я от него отличаюсь? Те же заботы, те же мысли, те же наваждения. Лишь инфраструктура общества другая! Сознание то же, а бытовые условия разные. Но если их не замечать, то, в общем, никакого различия между нами нет. Как он хотел убить, так и я, как он не научился полностью контролировать себя, так и я не способен победить свои странные страсти. Как из него сто тысяч лет назад выпирало животное начало, так из меня оно нынче прет с той же силой. Сто тысяч лет прошло, а никакой разницы. Как был человек полным дерьмом, так и остался. Да! Это так-с! Пожалуй, хватит тереть, он вроде уже затупился». Иван Степанович потрогал пальцами камень. Затем, подставив его к собственной голове тупым концом произнес: «Отлично! Теперь в виске никак не застрянет! Можно смело начать поиск подходящего мужчины». Нервное напряжение, охватившее Гусятникова при виде бритой головы незнакомца на Тверской улице, уже прошло. Мысли остыли, сфокусировались на фигуре жертвы. В своем воображении Гусятников начал ее создавать. Он обязательно хотел видеть этого человека крупным, атлетически сложенным, мускулистым, чтобы физическая сила преобладала над интеллектом. Ему представлялось это главным условием. Но как провести такой тест? «Может, перед этим ударом спросить его о чем-либо? — подумал Гусятников неожиданно. — Но о чем? Что, провести экзамен? Проверить, знает ли он высшую математику или астрономию, и лишь после этого нанести удар? А если знает, да намного лучше меня, то что? Отказаться от желания убить? Отбросить идею удара в висок, при котором на губах пена выступит? А еще и похвалить — дескать, вы, молодой человек, прекрасно знаете астрономию! Зааплодировать! Крикнуть на всю Тверскую: «Браво! Браво!» А ведь так хочется камнем в висок! Предсмертную хрипоту услышать! Запомнить! К этому зову вечности, к сильнейшему магниту, к пустоте прикоснуться. Чтобы ощутить ее. Ни с чем никогда не перепутать! Перед собственной смертью вспомнить и с улыбкой на лице отправиться путешествовать в никуда. Порываясь к тайнам бесконечности!»

Тут Иван Степанович, сам того не замечая, стал прибавлять шагу. Его пульс вновь участился. От нахлынувшей ярости его даже зашатало. Запыхавшись, он выскочил на Тверскую, но, едва миновав здание Олимпийского комитета, остановился. Вот где можно встретить атлетов! Впрочем, долго не задержался, а двинулся дальше. Раздраженный взгляд скользил по фигурам прохожих. Пока ему встречались только молодые женщины. Перед бульваром он спустился в подземный переход, поднялся наверх у галереи «Актер», миновал «Елисеевский», затем книжный магазин «Москва» и перед памятником Юрию Долгорукому вдруг увидел тогосамого мужчину. Высокий, мощный, короткие волосы блестят, смазанные каким-то дешевым кремом. Господин Гусятников пробежал вперед, чтобы мигом обернуться назад и взглянуть незнакомцу в глаза. Взгляд показался Ивану Степановичу брезгливым, насмешливым и напористым. «Странно, похож на мой собственный!» — мелькнуло в голове. Тут Гусятников даже усмехнулся: «На себя похожего выбрал. Тоже мне еще визажист!» Он пристроился за жертвой в двадцати шагах. Парню было около тридцати лет. Внешность не вызывала неприятных эмоций: несколько ироническое, исполненное удовлетворенного тщеславия, выражение лица, загорелая кожа при неоновом свете отливает бронзой. Атлет был в светлой майке, подчеркивающей мускулатуру, и темных узких брюках. Он то и дело поглядывал по сторонам, что выдавала чрезмерную мнительность. В остальном ничего примечательного в нем не было. Иногда он кому-то кланялся, впрочем, непонятно, знакомым или как бы делая комплимент, авансом, иногда улыбался, тоже непонятно кому и зачем. От мирной картины Иван Степанович даже немного приуныл. «Может, другую жертву поискать? Людей вокруг много! Уж очень он пресный! Никакой ненависти не вызывает!» — пронеслось в сознании. Он стал питать к атлету сочувствие, смешанное с раздражением. Хотя это чувство может довольно быстро перерасти в озлобленность. И тогда рука не только легко поднимется, но и с неимоверной силой опустится… Быстрее бы настало это мгновение! Взглянуть бы в этот момент на себя! Неужели очарую? Rong — gui! (Сноска. Скитайского — Захвалю себя ! Или с презрением плюну себе в физиономию!» — В этот момент Иван Степанович с какой-то яростной силой сжал в руке инструмент расправы. И тут его тряхнула неожиданная мысль: «Убийца! Неужели это действительно так безумно гадко звучит? Ведь каждый из нас косвенно почти постоянно участвует в убийствах. Не только как частное лицо, но и сотрудничая в организациях, партиях, структурах, и в союзах. И всегда ли такое сотрудничество подсудно, всегда ли применяют уголовное право? Статистика на этот счет больше ставит вопросов, чем дает ответов. Из ста убийств тридцать не раскрываются, только треть наказываются, а еще за одну треть исполнители даже поощряются наградами и денежными премиями. В какой список попаду я? Неужели осудят? Не верю! Нынешняя милиция без вознаграждения никого не ищет. А за гонорар отпускает любого виновного. Скорее всего я попаду в первый список — нераскрытых преступлений. Ну кто поверит, что, я богатейший человек, без всякого повода, убил в центре Москвы незнакомого типа? Ведь абсурд! Гусятников убил простого человечка? Конечно, никто никогда не поверит. Ведь я могу прибить не одного, на своих фирмах я в состоянии засыпать тысячи горняков в шахтах, объясняя трагедию техническими причинами. Могу дать поручение взорвать домну, и тысячи рабочих металлургического комбината превратятся в прах. Даже пепла от них не останется. Объяснение простое — авария, несчастный случай! Можно натворить черт знает что, погубить тысячи, миллионы людей, и никто не посмеет обвинить меня. А тут один случайный, невзрачный прохожий на вечерней московской улице? Тьфу! Тьфу! Кто посмеет открыть рот? Заикнуться, что это сделал я, Гусятников? Без моего согласия установить личность убитого? Оповестить его родственников? Открыть уголовное дело? Зачем тогда нужны капиталы, имя, состояние, адвокаты? Связи в генпрокуратуре? Административный ресурс? Тьфу! Плевать мне на всех! Но нынче я о другом мечтаю: в экстрим себя вбросить, пощекотать нервишки, осознать, наконец, что я вообще за фрукт. На что сам способен и чего мне не дано? По каким нишам распределены мои гены? В этом деле мне необходимо совершенно забыть, кто я таков, что горазд совершить, не одним минутным приказом подчиненным, а собственноручно, с камнем в руках на тихой столичной улице.