Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

Решил воспользоваться уже опробованным приемом.

Сначала прошел по путям, выяснив, где поезд притормаживает у семафора, затем выбрал позицию и стал ждать. Вскоре показался поезд, кажется, Хабаровск — Москва. Подцепился на ступеньки вагона, перебрался на межвагонную площадку и так продолжил путешествие в Москву. Несколько раз еще меня сгоняли проводники, но я подцеплялся вновь в другой вагон. Несколько раз меня пытался оштрафовать контролер (один и тот же). Уговаривал уплатить штраф, обещая больше не прогонять, якобы квитанция об уплате штрафа заменит билет, но у меня уже не хватало и на штраф!

В последнюю ночь перед прибытием в Москву меня пустила в запертый тамбур сердобольная проводница, и я благополучно проспал в нем на полу до самой Москвы.

Поезд пришел на злополучный Ярославский вокзал. Из боязни вновь попасться на глаза бдительному «функционеру», я сразу же, как был в грязи многочисленных тамбуров и паровозной копоти после такой длительной дороги, отправился к Калерии, сторонясь милиции и воинских патрулей. Немедленно же, только поздоровавшись, отправился в Центральные бани, где прошел санобработку (сдал на пропарку свою одежду), и с наслаждением вымылся.

На следующий день отправился в Лосиноостровскую, где Марии Викторовне опять пришлось приводить в порядок мою одежду.

Вместе с ней несколько раз собирались у Калерии, я подробно рассказал о моей встрече с мамой, о безнадежности попыток вытащить ее из Кыштовки. Обсуждали проблему моего возвращения на Кавказ: опять вопрос, где добыть денег, которых у меня не осталось.

В Москве провел несколько дней. Нашел через справочное бюро адрес Умнова (бывшего мужа Нюры) и навестил его. Он жил в довольно большой комнате коммунальной квартиры у Тишинского рынка со своей новой женой. О Нюре и Галке ему ничего не было известно. По его словам, они расстались на Урале, где он еще продолжал службу в армии, после чего она уехала в Иркутск.

Он уже демобилизовался, дослужившись до лейтенанта, так и не понюхав пороха, работал в каком-то закрытом научном учреждении.

Мария Викторовна сумела оформить мне больничный лист, как оправдание задержки возвращения из отпуска, и достала 300 рублей на билет. В воинской кассе Казанского вокзала я, недолго постояв в очереди, купил билет до Баку.

Калерия была уже очень больна: сдавало сердце, она почти не вставала с постели. Уезжал я на вокзал от нее, Мария Викторовна тоже приехала туда проводить меня. Почувствовал, что вижу Калерию, так же как и маму, последний раз.

Уезжал в общем вагоне поезда, забравшись на третью полку, с тяжелым чувством. Что-то очень родное, личное как бы отрезано навсегда. К тому же поезд почему-то остановился в Люберцах и стоял там несколько часов. Я боролся с желанием выскочить из вагона и отправиться обратно к хотя и не родным, но близким мне людям, понимая, что я для них — лишь тяжелая обуза.

По прибытии в Баку отправился в управление строительства узнать, не будет ли попутного транспорта в Нефте-Чала. Оказалось, что туда ежедневно летают самолеты «Дугласы», доставляя из местечка в устье Куры, почему-то называвшегося Северо-Восточный Банк, рыбные продукты и икру, являвшиеся предметами экспорта. Наше управление, строившее для рыбопромысловиков дороги и аэродром, пользовалось разрешением летать бесплатно на этих самолетах. Так впервые я полетел на самолете, сидя на бочках из-под рыбы.

Через час с небольшим я уже прибыл в Нефте-Чала, где были удивлены моему возвращению. Я настолько опоздал, что меня уже считали невозвращенцем.

По возвращении на место службы я узнал, что, оказывается, я уже не солдат, а обыкновенный штатский рабочий. Мне выдали временный паспорт, в местном военкомате — военный билет, в котором была запись: демобилизован 17 июля 1946 года, то есть год тому назад!

Когда происходила массовая демобилизация, всем освобождаемым от военной службы выплачивалась солидная денежная компенсация, величина которой определялась в зависимости от продолжительности пребывания в составе действующей армии.

Оставив всех нас в неведении о том, что мы — на самом деле демобилизованы, кто-то здорово нагрел на этом руки!

Меня определили в помощь к прорабу Шелопину, ведущему строительство здания компрессорной станции.

Прораб Шелопин был грамотный и опытный, хотя и еще молодой инженер, но, к сожалению, беспробудный пьяница. В перерывах между запоями он, однако, успел научить меня пользоваться геодезическими приборами — нивелиром и теодолитом. В строительных чертежах я и сам хорошо разбирался. Вскоре я смог полностью освободить его от руководства стройкой для попоек в обществе девиц из Сальянстроя, приехавших из голодной России, завербованных по так называемому оргнабору.

На стройке работали такие же, как и я, бывшие солдаты военно-строительного батальона и досрочно освобожденные из мест заключения. Квалификация у них была довольно низкая, что создавало мне проблемы: я не владел строительными специальностями. Тем не менее работа шла довольно успешно. Придя на стройку тогда, когда шли только земляные работы, я вскоре вывел ее из земли.

Шелопин, обрадовавшись моей инициативности, полностью оставил все на мое усмотрение. Вся прорабская деятельность от руководства производством работ до выписки нарядов за выполненные работы легла на мои плечи. Все пришлось осваивать методом «проб и ошибок».

Не обошлось и без конфузов.

Рядом со зданием компрессорной располагалась небольшая трансформаторная подстанция. В соответствии с чертежами, как мне казалось, я сделал разбивку, были выполнены земляные работы, заложены фундаменты, началась кладка стен из пиленых известняковых блоков-кубиков, как я вдруг обнаружил, что разбивка была произведена в зеркальном изображении. Пришлось разваливать монолитные бетонные фундаменты и уже сложенные участки стен. Хорошо еще, что это не было замечено: Шелопин был, как всегда, пьян, а более высокое начальство не заглядывало. В те годы запросто могли «пришить» мне вредительство, особенно с учетом моей биографии.

Рабочие же меня не выдали.

Другой случай был почти комичным. В бетонный монолитный цоколь компрессорной по чертежам полагалось вставить, зафиксировав с арматурой, металлические патрубки. В дальнейшем в эти патрубки должны быть вставлены трубы, служащие стойками каркаса стен. По неопытности я не придал значения необходимости особенно тщательно следить за строго вертикальным положением этих патрубков. Через некоторое время после того, как цоколь компрессорной был закончен, прибыли субподрядчики — рабочие монтажного управления для монтажа металлического каркаса.

Из окна комнаты в бараке, где я обитал, стройка компрессорной была видна. Утром, проснувшись, я выглянул в окно и обомлел: из цоколя компрессорной торчали трубы-стойки каркаса, вставленные в патрубки, кланяясь под разными углами в разные стороны, только не вертикально, как им полагалось. Выручили субподрядчики, где надо подрезав электросваркой, они выгнули стойки, придав им вертикальное положение.