Кружево Парижа - Джорджиа Кауфман

машины, но, когда я вчера услышал, что у кладбища остановился «Роллс-Ройс», я не сомневался.

– Только из-за машины? – после перевода спросил Джим.

Лорин посмотрел на него и ответил, делая паузы после каждой фразы, чтобы я перевела.

– Нет, конечно. У Пентеров Роза заговорила по-итальянски, но все равно с южно-тирольским акцентом. Они притворились, что не заметили, но Ирмгард ее узнала. Когда вы утром приехали к ресторану, Ганс Пентер мне уже позвонил.

– Почему же никто ничего не сказал? – покраснев, спросила я, понимая, какая я глупая и как грубо поступила.

– Ну, миссис Митчел, ты ведь не хотела, чтобы тебя узнали. Все поняли.

Джим пристально наблюдал за мной.

– Что он сказал?

Я подняла палец и продолжила по-немецки:

– Значит, все с самого начала знали, кто мы.

– Конечно, – ответил Лорин.

– Откуда?

Он вздохнул.

– Мы живем в маленькой альпийской деревушке, но газеты читаем, и теперь у нас есть и телевизоры.

Он театрально вскинул брови.

– Сколько из Южного Тироля вышло богачей, известных по всему миру?

Я не знала. Райнхольд Месснер еще не прославился как лучший альпинист конца двадцатого века. Джорджио Мородер еще не сотрудничал с Донной Саммер. Гилберт и Джордж только начали работать вместе.

Лорин встал и подошел к пачке газет на серванте.

– Что случилось-то? – спросил Джим.

– Ох, – покачала я головой. – Я выставила себя полной дурой – все, и в гостинице, и в ресторане, знали, кто мы, с самого начала. Вот тебе и анонимность.

Джим задумчиво смотрел на меня.

– Да ладно, это чепуха. А вот это важно.

Он показал на Лорина, листавшего кипу газет.

Лорин вытащил старый номер местной газеты и, подойдя к столу, развернул ее и положил передо мной. На первой странице была фотография нас с Джимом на ступеньках церкви после свадебной церемонии. Заголовок гласил: «Роза снова выходит замуж», и статья поясняла: «После многих лет траура Роза Дюмаре, урожденная Кусштатчер (из Оберфальца), вновь обрела любовь в лице магната Джима Митчела».

Я читала статью, которая вкратце рассказывала о моей жизни и карьере.

Внутри было больше материала, и снимок, сделанный в аэропорту Хитроу рядом с купленными Грасой чемоданами Луи Виттона.

– Так ты знаешь все? – спросила я.

– Нет, не все, хотя у меня есть еще вот это.

Он вернулся к туалетному столику и открыл дверцу. Передвинув вазы, кувшины, свечи, он достал полинявший, обтянутый джутовой тканью альбом и вручил мне. Листы в альбоме едва держались, вероятно, его часто листали. Черные страницы полиняли и по краям стали коричневыми, газетные вырезки пожелтели и отклеились.

– Альбом твоей матери.

На первых фотографиях я была с Диором. Я остолбенела. Мне и в голову не приходило, что мать по мне скучает, не то что следит за моей жизнью.

Этого я не понимала.

Она никогда не пыталась меня найти, не писала. Я взглянула на Лорина. Если этот чудесный человек видел в ней хорошее, любил ее, значит, она была не так уж бессердечна. И тут мне пришла в голову грустная мысль: вдруг она считала, что без нее мне будет лучше? И поэтому не пыталась меня разыскать. Я ведь и ребенка бросила по той же причине. Я оттолкнула альбом.

– Ты была совсем юная, Роза, такая юная, – сказал за моим плечом Джим, пугая меня.

Я и не заметила, как он очутился рядом, сжимая спинку стула и наклоняясь через мое плечо. Из своих поисков он знал все этапы моей жизни, но видеть фотографии – совсем другое дело.

– И такая красавица.

На фото я выглядела совершенно по-дурацки: молодая женщина, утонувшая в метрах ткани, свисавшей с руки человека намного старше меня.

– Мы были с ним хорошими друзьями и коллегами. Только я могла ему возражать, спорить с ним, хотя в этом часто не было необходимости.

На других страницах была Бразилия.

Здесь фотографий было мало, только небольшие вырезки о моем растущем бизнесе, расширении зоны сбыта, и фотография, где я, убитая горем, опираюсь на руку Грасы после похорон Шарля. Я не помню, чтобы там была пресса, но меня чуть не на руках отнесли к машине, когда я потеряла сознание после открытия крышки гроба.

В альбоме была только одна фотография, снятая в дымном джаз-клубе, на которой я в жутко яркой, мудреной помаде томно смотрела на сцену.

Заголовок гласил, что я влюблена в музыку. Потом мелькнуло несколько заметок о росте моего бизнеса в Нью-Йорке. Статьи о Нью-Йорке лежали не наклеенные.

– После смерти твоей матери я сначала их вырезал, но потом…

Лорин замолчал.

– Теперь ты можешь заняться этим сама.

Я закрыла альбом и отодвинула в сторону. Джим сел и взял его в руки.

– Не знаю.

Я встретилась с Лорином взглядом.

– Не знаю, сколько мы здесь пробудем.

– Ты, наверное, очень обиделась. Твоя мать надеялась, что ты вернешься. Она не простила себе Шляйха. Так и не простила.

У меня не было слов. Я вертела в руках пустую рюмку и подняла, чтобы посмотреть, не осталось ли в ней капель. Джим рассматривал старые вырезки, но Лорин следил за мной.

– Я читала про мыльного человека, – наконец сказала я. – Она знала?

– Нет. Она умерла раньше.

Он опустил глаза. Я никогда не видела его неуверенным в себе.

– Лорин, была война! – воскликнула я, потрясенная, что он чувствовал свою вину. – Ты меня спас!

– Я не об этом жалею, – сказал он, глядя на Джима.

Я растерялась.

– Тогда в чем дело?

– Я сам должен был это сделать, – тихо заметил он.

– Это был не ты? А я думала…

– Томас настоял, что это его дело. Что это касается воинской дисциплины.

Я прикрыла рот рукой.

– И что произошло?

– Я заманил Шляйха в пещеру, сказав, что ты его ждешь. Он от нетерпения не стал и раздумывать. Внутри его поджидал Томас с винтовкой и веревкой. Все произошло довольно легко. Томас накинул ему на шею веревку, я держал его за руки, пока Томас душил.

– Можно пройти в туалет? – спросил Джим.

Мы говорили по-немецки, и его вопрос вклинился, как нож в мрачную сцену наших воспоминаний.

Лорин отвел его и вернулся.

– Спасибо. Я всем обязана только тебе.

Он взглянул на руки.

– Не помню, кто затянул веревку, но я помогал и видел, как он умер.

Я взяла его за руки и прижала их к своим губам.

– Иногда зло просто необходимо. Я это хорошо выучила.

– Поэтому мы так и поступили.

– Вы спасли мне жизнь. Я никогда этого не забуду.

Мы долго смотрели друг на друга. Он кивнул, потом встал, убрал пироги и кофе