Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

– Я в «Хароне». Поехала. На работу. А тут он.

Почему, когда нужно сказать быстро и много, все мысли путаются? Анна облизала губы и торопливо заговорила:

– Я цветы пересаживала. Орхидеи. Спустилась за субстратом, а там музыка играет, в комнате, которая открыта. И Адам с ним разговаривает, с тем человеком, который убил… Я хотела уйти, а ты позвонил. Я убежала. Он пошел за мной. Но я спряталась. Я хорошо спряталась.

По щекам текли слезы, и щеки от этого немели.

– Сиди. Скоро буду.

Эдгар отключился, но Анна не стала убирать телефон и выбираться из укрытия. Она сидела, прижав трубку к груди, и плакала. Орхидеи печально качали круглыми лицами.

Девушка оказалась тяжелой и длинной, Ягуар перекинул ее через плечо и понес, придерживая за ноги. Он надеялся, что повреждения, им причиненные, не слишком сильны. Во всяком случае, сердце билось, и дышать она дышала.

Жить будет.

А он – нет.

Хорошо, если снайпер будет метким и положит с первой пули.

– Дарья? – жрец по имени Адам вскочил бы, но наручники остановили. – Ты ведь не стал убивать ее?

– Нет, – Ягуар не собирался врать этому человеку. – Она останется жить. Но так – безопасней.

Он уложил девушку на пол, поставил рядом сумочку и сказал:

– Однако нам с тобой надо поспешить. Скоро здесь появятся люди.

Ягуар снял наручники и, указав на дверь, велел:

– Иди на крышу.

– Ближе к солнцу?

Да. Эта кровь прольется во имя его. Она напоит рассвет и прогонит сумрак. Люди выйдут из темноты. Егор выйдет из темноты. Он откроет глаза и вновь увидит мир.

За это стоит умереть.

И за это стоит убить.

К счастью, Адам больше не задавал вопросов. Он шел и не оборачивался, он думал о чем-то своем, наверное, о девушке, лежавшей на полу. Или о другой девушке, которая жила только на снимках. Ягуар знал это, хотя ему не говорили. И знание убеждало в правильности выбранного пути.

Звонок раздался, когда Адам вышел на крышу. Ягуар снял трубку и услышал знакомый голос:

– Я здесь, – сказала девушка, которой не должно было быть. – Я приехала к тебе. Одна. Скажи, где ты находишься?

Она не должна была появиться. Тот, кто стоял рядом, чье присутствие ощущалось, несмотря на расстояние, обязан был отреагировать иначе. Ягуар готовился услышать вой сирен, увидеть деловитое движение людей-муравьев в панцирях пуленепробиваемых жилетов. А она пришла одна. Стала у фонаря так, чтобы желтый свет обволакивал хрупкую фигурку. Она смотрела вверх, и Ягуар знал – видит. Не может видеть, но все-таки…

– Войди внутрь. Поднимайся.

Это неправильно. Пусть бы себе стояла, даже она не в состоянии изменить судьбу.

– Кто это? – спросил Адам, опираясь на парапет ладонями. Белые руки на сером граните. И такое же серое, словно само из гранита вытесанное, небо.

– Человек.

Адам расстегнул пиджак, снял и аккуратно сложил на краю. Зачем? Ах да… сумасшедший, если не боится. И Ягуар такой же.

– Женщина, к которой ты привязан? – уточнил Адам, вытаскивая запонки. Их он спрятал в нагрудный карман, наверное, ценил, если боялся потерять даже перед лицом смерти.

– Да.

– Тогда тебе не стоило приводить ее сюда. Среднестатистический человек, став свидетелем убийства, испытывает мощнейший стресс.

– Она бы все равно пришла.

Откуда такая уверенность, Ягуар и сам не знал. Он смотрел на небо, на восток, где в каменной стене уже появились первые трещины. Они расползались, заливая стену кровью, и та готова была вот-вот вспыхнуть, ярко, ослепляя.

– Мне придется связать тебе руки, – это говорил кто-то другой, ведь сам Ягуар молчал. И этот другой действовал привычно, размеренно. Он достал широкую ленту скотча, подцепил край, развернул с суховатым треском. Бережно обернул лентой запястья и обрезал лишнее.

Кто-то другой развернулся к будке с дверью и, достав пистолет, шагнул навстречу девушке.

Светлое пальто, светлые волосы и лицо бледно – не разглядеть черт.

Этот другой и не хотел глядеть. Он ударил, метя рукоятью в висок, и подхватил осевшее тело. Подняв на руки, нежно прижал и позволил Ягуару поцеловать синяк, убедиться, что пульс имеется. И только затем положил тело у самого парапета, чтобы каменные блоки защитили от случайной пули.

– Она решит, что ты ее предал, – нарушил молчание Адам.

Да. Так будет лучше. Ей еще жить, а ненависть переносится легче, чем неудачная любовь. Главное, причину подходящую дать.

Дашка потерялась. Она была где-то, и это «где-то» было серым и густым, как кисель из паутины. Дашка пыталась двигаться, но каждое движение требовало усилий совершенно нечеловеческих, и она быстро устала, легла или скорее повисла в нигде и принялась ждать.

Она точно помнила, что умерла, и теперь гадала, куда ее отправят.

Место не походило ни на рай, ни на ад.

Ожидание затягивалось. Но Дашку это не утомляло, напротив, появилось время подумать. И мысли проносились перед Дашкиным взором, словно вагоны скорого поезда. Успевай считать.

Раз-два-три-четыре-пять…

Телефон она забыла, дура.

И полезла в воду, не зная броду. А рак за руку Дашку цап и в омут, к чертям. Но в омуте и вправду тихо. Только непонятно, что теперь с Адамом будет.

Или понятно? Его тоже убьют. Или уже убили. Только Адама в паутину не отправят. Он же святой, а все святые попадают в рай, прямо как собаки.

Черт, путано-то как. И черта вспоминать не стоит, появится. Он и появился, продавив осклизлые нити широкой харей, надвинулся, навис над Дашкой и сказал:

– Бу!

– Бу, – ответила Дашка черту и добавила: – Катись ты…

Она рассмеялась от такой нелепицы: черта к черту посылать, а он оскорбился и приложил Дашку пятерней. Вот ведь, а ей казалось, что у чертей копыта.

– Да очнись ты, курица, – рявкнул он голосом Переславина, и Дашка открыла глаза. Все плыло и качалось, горло драло, дышалось с трудом, но все-таки дышалось.

– Ну? Живая? – спросил Переславин – а это и вправду был он, – за шиворот поднимая Дашку. Она прижалась к стене, пытаясь устоять на нетвердых ногах. Колени дрожали, и локти, и вообще все-все дрожало.

– Ш-шифая, – Дашка потрогала шею. – К-кашется.

– Языком чешешь, значит, живая. Анька где?

– Хто? – непослушные губы и тяжелый язык уродовали звуки.

– Анька. Она мне позвонила. Сказала, что этот урод тут. А он и вправду тут, – Переславин улыбнулся, вроде по-доброму, ласково, а Дашку передернуло.