Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Тогда она принялась разжимать эти пальцы, тугие, сведенные судорогой.

– Не стоит, – сказал лежащий.

Он наблюдал за Лиской с интересом, но по-прежнему не пытался встать и помочь.

– Нет, – Лиска почти разжала одну руку, и теперь, зажав клинок между ладонями, расшатывала его, пытаясь выдернуть рукоять, как выдергивают из десны молочный зуб. Когда она почти уже достала нож, Иван ожил, вскочил и оттолкнул Лиску.

Он сильный, и Лиска покатилась кувырком по крыше.

– Я ошибся, – сказал Иван, разглядывая нож в руке. – Я ошибся!

Он повторял и повторял это, отступая к краю крыши.

– Стой! – Лиска кинулась к нему, но он выставил руку, заставляя ее остановиться.

– Я принес не ту жертву.

Солнечный шар налился тяжелым сытым багрянцем. И свет его тоже был красен.

– Не надо жертв, – Лиска потерла онемевшую щеку ледяной ладонью. – Не надо, пожалуйста…

– Они смеются. Они обманули меня.

– Кто? – Лискины пальцы схватили за основание клинка и потянули.

– Злые духи Ушмаля.

– Их нет здесь.

– Есть.

Упрямый. Но не отталкивает, напротив, положил руку на плечо, притянул к себе, обнял и коснулся губами волос.

– Это они требовали крови… это они говорили мне… говорили нам… а все закончилось еще тогда.

– Для них, не для тебя. Отдай нож. Отпусти. Уходи, пока здесь никого нет… они тебя не найдут. Ты спрячешься и…

Дверь открылась с грохотом. Заорали:

– Стой! Отпусти ее!

– Отдай, – шептала Лиска, вцепившись в нож.

Тело человека напряглось, он снова соскальзывал в безумие, и тени рассвета разрисовывали кожу пятнами, как будто он и вправду собирался превратиться в зверя. Зарычал. Вцепился в шею, разворачивая. Лискины пальцы соскользнули с лезвия. Полоснул огнем порез. Кровь закапала на черный битум.

– Отпусти! – это кричал не Вась-Вася, другой, незнакомый Лиске человек. Он надвигался медленно и неотвратимо, как ледокол на ледяное поле. И пистолет в его руках приковал взгляд.

Лиска теперь видела только его.

Черный глаз, из которого выскочит пуля. И попадет в Лиску. Или в того, кто пытается спрятаться за нею. Он же болен. Он не понимает, что творит.

Коснувшись пальцев, ломавших ее плечо, Лиска мягко сказала:

– Все будет хорошо. Отпусти меня и брось нож. Они ничего тебе не сделают.

Молчание. Дыхание. Горячее и даже горячечное. А Лиске не страшно. Она знает: Иван не причинит ей вреда. И вообще нельзя было бросать его в тот раз.

Все сложилось бы иначе.

– Прости меня, – сказал кто-то, и Лиску толкнули. Она опять бы упала, если бы не Вась-Вася, который успел подхватить, обнять и перетянуть, заслоняя ото всех.

А следом громыхнуло два выстрела.

Лиска закричала.

Эта жертва была правильной.

Кровь на руках Ягуара казалась черной и густой. Духи Ушмаля пили ее и, напившись, падали, чтобы умереть. Их бесплотные тела сгорали, и с каждым Ягуару становилось легче.

Он снова был.

И мог дышать.

Солнце ласкало, нежно, как мама. Дядя Паша, наверное, рассердится. Не за то, что убил, но потому, что в туалете. Он же профессор, и такая вот нелепая смерть.

– Трус ты, Ванька, – скажет он, а потом простит, потому что мертвые с мертвыми всегда договорятся.

Так даже лучше. Ягуар все равно не смог бы жить дальше. Его пытаются спасти. Суетятся. Чьи-то руки затыкают рану. Кто-то говорит:

– Это была самооборона.

И кто-то подтверждает:

– Это была самооборона.

Ну да. При Ягуаре был пистолет. И если все, собравшиеся на крыше под милостивым взором возродившегося солнца, договорятся, то все пройдет гладко.

Кому надо разбираться в смерти такого ублюдка, как он?

– Дурачок ты неприкаянный, – сказала Танюша, протягивая руку. – Зачем же ты себя так мучил?

– Не знаю.

На ней было белое платье, то самое, которое Егорка выбрал для похорон. И мама, молодая, красивая, как на старом снимке, смотрела на них и радовалась. Дядя Паша покачал головой, но потом тоже улыбнулся и сказал:

– Хорошо, что все закончилось.

– А Егор?

Он не может уйти, не узнав, что будет с Егором. И Светочка ясная, словно и вправду из света сложенная, заверила:

– Егор поправится.

Ее ладошка стерла черное пятно на щеке Ягуара.

– И спасибо, что ты хорошо заботился о них.

Ягуар поцеловал эту руку, и Светочка рассмеялась. И остальные тоже смеялись над ним, таким нелепым.

– Идем, – сказала мама.

– Я не могу. Я убийца.

Он так долго шел по пути солнца, а вышло – пришел во тьму. Но это хорошо, что тот, как бы он ни звался, кто правит миром, позволил свидеться. Ему будет легче.

– Идем, – повторила мама, протягивая руку. – Месть для живых. Все будет хорошо.

Ягуар попытался оглянуться, однако свет был повсюду. Свет стер его.

А вот это уже было правильно.

Переславин позволил забрать пистолет и поехал, куда сказали. Вызвал только адвоката, и никто не стал оспаривать это его конституционное право. На право было насрать.

Почему-то казалось, что стоит убить ублюдка, и все вернется на круги своя. Или хотя бы полегчает.

Стало только гаже.

Девчонка та рыженькая из головы не шла, которая кричала и вырывалась, а мент ее не пускал, успокаивал и уговаривал, глядя поверх головы. И выражение лица у него виноватым было.

Ублюдок заслуживал смерти!

Но знание не приносило облегчения. В участке Переславин отвечал на вопросы, пробиваясь через реплики суетливого и бестолкового адвоката, и в конце концов Эдгара отпустили.

Пистолет забрали. Ну и черт с ним, с пистолетом.

Выбравшись наружу, Переславин зачерпнул горсть сырого снега, смял в руке и выбросил грязный катышек: от него пахло не зимней свежестью, а грязью.

Подумалось: весна скоро.

– Эдгар Иванович, – адвокат зябко кутался в пальто и шмыгал носом, – вы, главное, придерживайтесь заявленной версии. Все будет в порядке.

Не будет. Сегодня Переславин убил человека.

– Закурить есть?

Адвокат протянул всю пачку и предложил:

– Давайте я вас подвезу.

Переславин посмотрел на часы. Почти полдень. Куда ему ехать? Дома пустота. Тоска загрызет. На работе… и там загрызет.