Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Литвак вслед за В. И. Лениным оперировал понятием «крестьянской личности»: по его мнению, наиболее примитивные виды крестьянских выступлений — акты мести и пассивное сопротивление — были связаны с процессом личностной самоидентификации крестьян, обретения ими чувства собственного достоинства (мы уже рассматривали схожую историографическую традицию объяснения конфликтов рабочих с мастерами, управляющими фабрик и заводов). В то же время в деревенской среде имели место факты социальной мимикрии, когда крестьяне старались предстать в глазах помещика беднее и неразумнее, чем были на самом деле. Литвак делает важное замечание относительно психологической особенности крестьянского движения: под давлением внешних обстоятельств оно быстро определялось с тем, против чего оно было направлено, но крайне медленно определялось с тем, за что оно[728]. По мнению В. И. Ленина, личностная самоидентификация крестьянства была результатом развития капиталистических отношений, которые оторвали крестьянина от крепостных уз и создали «подъем чувства личности»[729]. Ленин выстраивал схему, согласно которой развитие крестьянской личности способствовало становлению классовой сознательности и предопределяло распад общинно-патриархальных, коллективистских отношений. Однако эта гипотеза не подтверждается конкретно-историческим материалом: в начале ХX в. индивидуализм как этап личностной самоидентификации в хозяйственной сфере не был характерен для российской деревни, в которой сохранялось отрицательное отношение к единоличникам — хуторянам и отрубникам. Таким образом, было бы правильнее в центр историко-психологических исследований крестьянских конфликтов поместить не категорию «личности», а категорию «справедливости», определявшей действия крестьян. Коллективные представления о социальной справедливости выступали координирующим фактором социальной активности крестьян, формируя среди них феномен «коллективной личности», для которой было характерно сохранение традиционно-патриархального мировоззрения. В связи с этим любопытной представляется поднятая Литваком проблема «подражательности» крестьянских выступлений. Возникает вопрос, связано ли быстрое распространение протеста крестьян с ростом их политической сознательности или является примером архаичной формы бунтарства, в котором сохранялись бессознательные реакции. По крайней мере, концепция о «коллективной личности» и ее «бессознательной подражательности» заставляет пересмотреть свойственную советской историографии линейную схему развития крестьянских движений как становления классовой сознательности (тем более что основные массы крестьянства, по мнению советских историков, так и не доросли до уровня пролетариата).

Сам Литвак подошел к решению проблемы «подражательности», когда упомянул, что коллективные выступления крестьян базировались на эмоциональных состояниях, определявших их стихийность[730]. Как известно, эмоции заразительны. Вместе с тем эмоциям характерно быстрое угасание (в отличие от идей — сознательного решения). По мнению Литвака, эмоциональная составляющая массовых крестьянских движений предопределила практику «увещательного умиротворения» — по мере приближения к 1861 г. удельный вес крестьянских выступлений, подавляемых силой, снижался, и за 1857–1861 гг. 50–70 % из них заканчивались «мирным увещанием»[731].

Советская историография концентрировалась преимущественно на изучении конфликтов крестьян со своими главными классовыми антагонистами — помещиками. Вместе с тем для изучения массового сознания деревенских жителей не менее важно обратить внимание на локальные, внутриобщинные конфликты. Американский историк Стивен Фрэнк исследовал крестьянские самосуды как неотъемлемую черту культуры крестьянского мира[732]. Он отрицал стихийный характер самосуда как явления, выделяя три организационных формы деревенского «правосудия»: 1) ритуализированное публичное срамление без применения насилия; 2) физическое наказание за преступления против собственности; 3) физическое наказание колдунов и ворожей. По его мнению, самосуды являлись своеобразной формой самоорганизации и самозащиты общинного мира, отстаивавшего собственное право на суд перед усиливавшимся внешним вмешательством (помещика или государства в целом). Фрэнк отмечает, что в глазах крестьянского мира самосуды обладали законностью. Близкую позицию занимал Б. Г. Литвак, по мнению которого, «понятие „законности“… представляет собой причудливое сочетание действительно существовавших норм и норм, желательных для крестьян»[733].

В трудах отечественных крестьяноведов изучение массового сознания сельских жителей, как правило, происходит либо в связи с крестьянскими движениями, либо в связи с общинным хозяйствованием. В. П. Данилов и Л. В. Данилова справедливо отметили, что «ментальность крестьянства — это общинная ментальность, сформированная в рамках замкнутого локального сообщества, в сельской соседской организации»[734]. Причем обращается внимание на то, что община выступала гарантом семейного хозяйства и тем самым являлась оплотом патриархальности. Следует уточнить, что община сохраняла неприкосновенность большой патриархальной семьи, но при этом сдерживала развитие малой, нуклеарной. Вместе с тем на рубеже XIX — ХX вв. происходили демографические процессы, приводившие к изменениям брачного поведения, в частности к усилению конфронтации молодых женатых сыновей с отцами-большаками. Строгая иерархия патриархальной семьи создавала препятствия для самореализации ее младших членов, поэтому было бы ошибочно считать общину гарантом стабильности социального существования крестьян; оставаясь архаичной по своей форме, община не успевала за модернизационными изменениями начала ХX в. При этом в условиях крестьянского малоземелья, как пишут исследователи, общинное землевладение было единственно возможным, так как «частная собственность домохозяина на землю в глазах крестьян означала либо быстрое измельчание земельных наделов… либо введение единонаследия, что вело бы к нарушению равенства членов семьи»[735]. Так община аккумулировала противоречия между старыми и новыми формами социально-экономических отношений, становилась источником конфликтов, стихийно выливавшихся в протестные акции крестьян.