Волшебная самоволка. Книга 2. Барабан на шею! - Сергей Панарин

Еще Колю преследовало неприятное чувство, будто на него давят стены. Странно, такого ощущения он никогда не испытывал. Пещерная клаустрофобия нарастала, но солдат отвлекался от нее, строя планы побега.

Через несколько бесконечных часов дверь отворилась, и в зал вошел охранник. За ним вбежали три гнома. Первый принес одеяла, второй кадку с крышкой, третий еду.

Рядовой Лавочкин понял, что ему предстоит долгое заключение.

Съев харчи, использовав кадку по назначению, Коля развернул одеяла и завалился спать. Лег к теплой стене. Он еще до визита охранника и бородатых благодетелей обошел зал и сделал неожиданное открытие: левая от сумасшедшей картины-подсказки стена была теплее остальных, почти горячей. Солдат решил, что где-то близко залегает лава или еще какая-нибудь греющая субстанция. Он не был силен в геологии.

Спалось ему замечательно. А перед самым пробуждением пригрезилось Коле Лавочкину, будто он вовсе не Коля Лавочкин, а Петр Великий. Глаза у него выпученные, норов крутой, а думы государственные. Сидит он в походном шатре, в русском военном лагере. До Полтавы рукой подать. Совсем близко грохочет знаменитое сражение. Царь Лавочкин раздает приказы генералам, а распоряжения сплошь толковые, верные. И откуда в неважнецком солдате столько ратной смекалки?! В перерывах он делится своими грандиозными планами с Меншиковым, неопределенно тыча в карту Российской империи:

– Назло коварному соседу здесь будет город заложен… Любопытно, за сколько можно заложить Санкт-Петербург? Я думаю, гульденов за сто, купчишкам каким-нибудь…

– Маловато будет, Петр Алексеич, продешевить изволишь, – убежденно отвечает Меншиков. – Да уж за все сто пять, не менее.

Петр, который Коля, выходит из шатра. Хлопает по плечу часового, мол, орел.

Невдалеке марширует рота солдат, одетых в яркие, расшитые бисером кафтаны и куртуазные кожаные штаны.

Меншиков поясняет:

– А вот и наш потешный полк пожаловал!

Командир полка вкрадчивым голосом докладывает:

– Ура! Мы ломим! Гнутся шведы!.. Государь, только что мы провели разведку боем…

– А герлом вы разведку не пробовали проводить?! – лукаво осведомляется Петр-Коля и неистово хохочет.

В сторонке топчутся и громко переговариваются богатые иноземцы. Царь обращает внимание и на них:

– Что за ажитация? Кто такие будете?

Самый важный отвечает, коверкая речь:

– Ми есть голландские кюпцы. Здрав будь, херр Питер.

– Ты кого Питером назвал, нечисть немецкая? – бросается на него с кулаками Меншиков.

– А я бы на другое слово обиделся, – ухмыляется солдат-часовой.

Лавочкин уже думает о своем.

– Постой, Меншиков, вельми чудный сон видел я сегодня: привычно открываю окно в Европу, а там надпись: «Windows-XP»! Не пойму, к чему бы это. Помогите, люди торговые. Растолкуете – награжу, а нет, так отправлю в Кунсткамеру, на экспонаты.

Только сказал он это, а перед глазами – зал Кунсткамеры. Шестистенный синий зал. В центре, на столе, – банки с экспонатами. В каждой банке – по серому сморщенному человеческому пальцу, и надпись: «Пальцы Страхенцверга. Светятся в темноте».

Оборачивается Петр-Коля, а в углу – витрина с длинной-предлинной бородой гномьего колдуна.

Закатывает царь-рядовой глаза к потолку, а там – ужасные сцены, будто срисованные с картины в незавершенном зале.

– Тьфу, срамота! – Государь топает в сердцах…

…и понимает, что его пнули в подошву.

– Вставай, – сказал охранник. – Жратву принесли.

Уплетая овсяную кашу, Лавочкин боролся с вернувшейся клаустрофобией и усиленно размышлял над увиденным во сне. Ералаш с Петром Первым был совсем не интересен, да и почти не запомнился. А вот отрывочек про комнату Кунсткамеры явно на что-то намекал… Дескать, думай, Колян… Пальцы, стены, борода, похабная картинка…

Парень уставился на гадкую фреску, постаравшись смотреть, как говорится, новым взглядом. Так увлекся – даже кашу на штаны пролил.

– Значит, старик-гном говорил о причинных местах… Тихо, Колян, без фанатизма. Причинные места.

На картине было сколько угодно таких мест. Двадцать пять. Обладателей и обладательниц этих мест колесовали, сажали на кол, вешали и делали прочие вещи, в приличном обществе не принятые. Коля тщательно рассматривал каждый эпизод, каждую фигурку… и вдруг прозрел!

Пять сюжетцев из двадцати пяти не были сценками казни или пытки. Это были эпизоды преступлений. Не палачи осуществляли здесь экзекуции! Насилие над личностью и причинение тяжких увечий в этих пяти случаях чинил один и тот же персонаж. Лавочкин видел его на полу главной залы. Преступный гений Страхенцверг.

Преступный…

– Преступление есть причина наказания! – радостно воскликнул солдат и смутился. – Кхе-кхе. Здорово, что меня никто не слышит. Вот тебе и причинные места.

Парень мысленно соединял в разные комбинации пять точек. Три из них располагались точнехонько по прямой линии, образуя длинный горизонтальный отрезок. Две оставшиеся притаились рядом с крайней левой точкой: одна чуть правее вверху, другая на том же расстоянии внизу. Получилась недвусмысленная стрелка, указывающая на теплую стену.

Вот это уже результат.

Коля подошел к стене, пощупал ее горячую шероховатую поверхность. Оглянулся на факелы. Взял ближайший, поднес его к стене. Камень как камень.

Поковырял пальцем. Крошится, но с трудом.

Вернул факел на место. Расстегнул камзол, накинул на голову, словно старый фотограф. Прижал полы к теплой породе. Из-под нее пробивались еле заметные синие светящиеся точечки.

– Эврика! – просипел Лавочкин. – Слава легендарному маленькому народцу!

Он взял ложку, выданную гномами. Принялся отскабливать небольшой участок стены в самом углу. После долгих усилий удалось расчистить квадрат примерно метр на метр.

Коля задвинул стол в заветный угол, прикрыв свои «художества». Отошел к двери. Нормально, синего свечения не заметно.

Приблизился к стене, постарался успокоить дыхание.

– Цуг-цурюк!

Квадрат засветился фиолетовым.

– Прекрасно, – сказал солдат, ложась на одеяла. – А дальше?

«А дальше дождусь кормежки. Поем. И полезу в дыру. Потом по обстоятельствам. Разведка, затем возвращение или побег».

Наконец явились охранник с гномом-поваром.

– Сколько времени? – спросил бородача Коля.

– Четыре по полудню.

– Не разговаривать! – гаркнул страж.

Лавочкин благодарно кивнул гному.

Оставшись в одиночестве, расправился с кашей.

Итак, обед. До полуночи – восемь часов. Маловато. До ужина и того меньше.