Высокое стремление: судьба Николая Скрыпника - Валерий Солдатенко

Однако и этого наркому показалось мало. Он обращается к своим замечаниям, называя положения рукописи статьи Лебедя «ошибками» и в своем докладе на кафедре национального вопроса Украинского Института марксизма-ленинизма 14 декабря 1929 г.[413]И снова Николая Алексеевича не смущает, что он делает достоянием широкой гласности элементы «рабочего» характера, собственно – подготовительные материалы, бегло признав, что те ошибки «в основном исправлены».

Защищать Николая Скрыпника от незаслуженных критических нападок – вовсе не означает его идеализировать, тем более – любить. Как и любая деятельная, многогранная личность, в сложных обстоятельствах жизни (а она к тому же катилась вовсе не по пробитой колее) он нередко и немало ошибался. В своих ошибках иногда проявлял удивительную неуступчивость, настойчивость, граничащую с бестактностью, безжалостностью, грубостью, даже жестокостью. А не во всем обоснованные обвинения, кажется, в чем-то могли быть порождены и политической конъюнктурой.

Возможно, это шло от характера, внутреннего убеждения, что так, как он, уяснять сущность общественных процессов, понимать их логику, видеть перспективу вообще редко кто способен. Поэтому, например, положительно в целом оценивая упомянутое публичное выступление Лебедя против Волобуева, Скрыпник видел в нем и немало недостатков, которые очень хотел дополнительно подчеркнуть, и поэтому ссылался на свою речь «По поводу экономической платформы национализма» во время дискуссии в Институте марксизма вокруг известной публикации Волобуева в «Большевике Украины»[414]. Между тем, собственно предметный разбор концепции ученого, аргументированная ее критика сопровождались и заявлениями, которые сегодня бы назвали безапелляционным приговором. Именно так воспринимается абсолютно категоричный тон таких, скажем, выводов: «Кто стоит на положении противоположных интересов Украины и СССР, тот сторонник или русского, или украинского национализма. Не забудьте, что там, на Западе, в капиталистических странах всемирное угнетение и эксплуатация, а здесь братское объединение и помощь, уничтожение колониального состояния и развитие всех народов.

Мы говорим: каждый, кто говорит о том, что пути украинского народа пошли как-то по обочине дорог свободного объединения всех народов Союза против капитализма всего мира, тот будет украинским националистом, он тогда не поймет пролетарского единства, проявленного в Союзе. Напротив, кто придерживается той мысли, что интересы Союза – как бы уменьшить свободное развитие украинского народа, тот сознательно или бессознательно стоит на позиции не коммунистической, не ленинской в национальном вопросе, стоит на позиции русского шовинизма. Неправильно то, что существует и для коммуниста могут существовать два противоположных взгляда: один – интересов СССР и второй – интересов УССР. Так не может быть у нас. У нас не может быть разных взглядов в этом вопросе, они могут быть не едиными только для тех, кто идет против Лениновой теории…

Как же нам относиться к волобуевщине? А так, как отнеслись к шумскизму, к хвылевизму. Они ведут к фашизму…»[415]

Упоминание о дискуссии вокруг коренных проблем экономического развития Украины в не только не выбивается из предмета разговора данного сюжета, а, кажется, лишний раз оттеняет, подтверждает редкую цельность характера, натуры Николая Скрыпника: его практически невозможно поколебать, заставить хотя бы в чем-то отойти от принципов, которые были самим же им определены для себя как императивные. А об измене своему «credo» не только он думать не мог, этого не допускали и все те, кто хоть немного его знал. ко не всегда разделяет), скажем, против национал-коммунистов, чтобы… потом самоотверженно воплощать в практику замыслы, планы последних. Он принимает участие в развенчании Н. И. Хвылевого, А. Я. Шумского, М. С. Волобуева, однако берет под защиту сущность их взглядов, собственно, делает их линией своего поведения. «…Скрыпник принадлежал к тем динамичным натурам, которые не теряются в противоречиях, а, наоборот, с тем большей настойчивостью стремятся к цели. В живой действительности противоречия снимались преимуществом украинства над марксистской ортодоксией, и Скрыпник, боровшийся с национал-большевизмом, сам принимал их программу и в тенденции дальнейшей эволюции не удалялся от нее, а медленно становился тоже национал-коммунистом, что делает его фигуру привлекательной сегодня, а в двадцатых-тридцатых годах, если не вполне, то хотя бы отчасти превращало его в сообщника деятелей украинского возрождения»[416], – пишет тот же И. М. Кошеливец.

Опять фигура Николая Алексеевича Скрыпника, величие его натуры явно недооценивается. Во-первых, снова и снова хочется подчеркнуть: не было силы, которая бы заставила его говорить и делать то, что противоречило его внутренним убеждениям.

Во-вторых, очень упрощенно трактуется преодоление партийногосударственным деятелем сверхсложных противоречий – как сущностный отказ от революционных, коммунистических начал в его мировоззрении в пользу национально-украинского фактора.

Николай Скрыпник искал решение на явно более высоком уровне сложности, до конца пытался использовать свое знание диалектики, владение ею для органического сочетания обоих восходящих позиций – коммунистически-интернациональной и национально-патриотической. И если для многих «ясно», что это было невыполнимо, оказалось пустой тратой сил и времени, для него поиск приемлемого варианта до последних дней жизни представлялся всегда непростым, однако и не таким, который не имел перспективы.

И уже, кажется, очень мало надо понимать и уважать такого искушенного политика, несгибаемого революционера, чтобы, хотя и в форме гипотетических вопросов, искать ответы на загадки его судьбы, его непростого поведения. «…Как логично объяснить, – в который раз спрашивает себя и читателей И. М. Кошеливец, – чтобы человек вел беспощадную борьбу против Хвылевого и Шумского, когда их программа была его собственной?» И продолжает: «Мог ли быть Скрыпник убежденным, что их путь ошибочен и он чувствует в себе

столько силы, чтобы, идя легитимным путем, заставить партию на основе резолюций и тезисов ЦК осуществить то же самое, чего добивались и они против воли партии? Или позиция его была продиктована политическим результатом: карта тех, кто пошел откровенно против партии, бита и надо принести их в жертву, чтобы делать их дело по формулам партийных постановлений? Можно было бы здесь добавить еще мотив увлечения властью, который безусловно имел значение для такого властолюбивого человека, как Скрыпник…»[417]

Перед нами очередная попытка оценивать историческую фигуру, очень неординарную личность банальными мерками, применимыми к рядовым политикам, да еще и с далеко небезупречными качествами. Николай Скрыпник совсем таким не был. Он даже отдаленно не напоминал их. Потому что он был именно Скрыпником, неповторимым, единственным в своем роде. Для него было бы неприемлемым идти чужим для его внутренних убеждений путем. Тем более не способен он был на какое-то сомнительное политиканство, да еще и мотивом которого являлось примитивное властолюбие. В данном случае Николаю Алексеевичу «приписывают» качества, которые были просто несовместимы с его натурой. Кто-то может удивляться подобной непрактичности, отсутствию элементарного прагматизма, может сомневаться в искренности устремлений революционного романтика – но это скорее свидетельствует об уровне и моральности его «судей», а не уровне «подсудимого».