Зеркальные числа - Тимур Максютов

Может, она просто легла тут, под мостом, на подушку из мха и лежала, пока не иссохла от жажды, упрямая девчонка. Или намешала себе яду с вином в бутылке – рядом валялась пустая, уже ничем не пахла. Звери, так любившие мою ведьму, отдали дань ее мертвому телу, почти ничего от плоти не оставив, только кости, только светлые кудрявые волосы, блестящие, нетронутые смертью, с запахом полыни.

Я плакал над нею до вечера, потом похоронил Мелани под молодым дубом, из кроны которого на мои усилия вырыть могилу саблей и заступом неодобрительно смотрели белки, щеря длинные желтые зубы.

Наступление, которым вместо меня командовал Свен, прошло успешно, и он предложил новую атаку – ночную вылазку, взятую высоту, укрепленную, чтобы можно было подвезти армату или две и держать перевал с высоты.

– Удачи, Ленар, – сказал Свен, пожимая мне руку и улыбаясь холодной улыбкой. Одно это могло бы меня насторожить, но мне было настолько пусто и холодно, что о словах и намерениях окружающих я даже не задумывался. Мне дали старого сержанта и десяток мальчишек из Инфантерии.

– Мамочки! – закричал один из них, когда на перевал, как камни лавины, посыпались воины в темном, и первый ткнул его клинком в живот – вроде бы и легко, без замаха, а по самую рукоятку. Атлас заржал у меня в поводу, я отклонился, давая ему волю и обнажая саблю, и хлестнул коня ножнами. Тот рванул в темноту, как ядро гигантской арматы, камни покатились из-под копыт, кто-то из врагов закричал, сброшенный в пропасть. Ко мне рванулись сразу трое, не было ни чести, ни доблести, ни надежды в нашей короткой схватке в темноте. Чужой клинок легко чиркнул меня по запястью – но сразу стало холодно и странно, и в лунном свете я увидел свою руку, все еще сжимающую оружие, падающую на камни, как обычный предмет, уже не часть меня. Тут же по животу разлился холод и онемение, чужие глаза приблизились к моим.

– Ха! – засмеялся враг, а я умер, почти не застав момента, когда мое тело столкнули с обрыва – это показалось уже неважным, как когда кто-то бежит за поездом, в котором ты отъезжаешь от платформы, а потом отстает, оставаясь в городе, уже покинутом тобою.

Меня куда-то неостановимо, непреклонно потащило, но тут же рвануло так резко, что я закружился вокруг собственной оси, теряя себя, форму себя, ощущение себя. И последняя мысль моя была о Мелани…

и все еще думая ее, я вдруг оказался в комнате, которая пахла, как она, среди белых простыней, в смутно знакомом летнем утре. Все вокруг было настоящим, материальным – белье, мебель, стены. За окном разливались птицы. Я выскочил из постели – живот, который только что пропорол клинок и шея, которую я сломал, когда падал на скалы, болели, но были целыми. Я стоял в Доме- на-Утесе, внизу за окном просыпалась Тамирна и блестело море. Я был совершенно гол, с засохшими разводами семени на ногах и животе. Ужасно хотелось пить.

Шатаясь, постанывая и держась за живот, я побрел по дому – комнаты были открыты, пахло солнцем, пылью, солью. В кухне вода с крыши капала в цинковое ведро – кап, кап, кап. На столе рядом с кувшинчиком молока стояла тарелка с запиской. Я развернул ее не сразу – руки сильно дрожали. У нарисованного человечка на причинном месте висел ковшик. Колени мои подогнулись и я сел мимо скамьи, прямо на пол, неосторожно ударив о доски то, что не стоит ударять обнаженному мужчине. Боль была резкой, знакомой, всеобъемлющей, исключающей всякую возможность, что я сейчас сплю.

В окно влетела большая золотая стрекоза, я протянул к ней руку. В послании мне предписывалось срочно прибыть в столицу. Я проводил стрекозу взглядом – золотой росчерк по патине воздуха – и ненадолго потерял сознание.

Меня куда-то вел папа, что-то объяснял, говорил опереться на его руку. Рука у него была черная, обгоревшая, как птичья лапа. Я, кажется, одевался, кажется, возвращался в казарму, кажется, решал не бриться. Велел Алексею седлать Атласа. Мчался галопом, глотая теплый воздух большими глотками. Поднимался на подножку поезда. Смотрел, как уплывает назад в окне вагона деревянный резной вокзал. Брал со столика газету «Светлое Герцогство» полуторалетней давности, просматривал передовицы «Герцог Дренто – воин, дарованный нам провидением» и «Даешь нам воду Гош!».

– Господин офицер! – седой стюард склонился ко мне, нахмурившись. – Вы себя хорошо чувствуете? Похмелье? Может быть, холодной водички?

Я оттолкнул его и выбежал из вагона, промчался через оранжерею, потревожив разноцветных птичек, протопал через вагоны второго класса. Мелани, как тогда, сидела у окна, сжимая в руке книгу в серебристой рыбьей обложке. Она не читала, а хмурилась, будто беспокойно пытаясь что-то вспомнить. Я грохнул дверью, она подняла голову, глаза ее впились в мое лицо, будто там были выбиты ответы. Я подошел к ней, как пьяный, упал на колени и разрыдался у ее ног. Она положила мне руку на голову.

– Я сейчас… – начала она задумчиво. – Знаешь как бывает – вроде уснул на миг, а в сон целая жизнь уместилась. И мне вот что-то приснилось грустное, сложное, но уже не могу вспомнить. И ты там был, Ленар.

Мой сон уже тоже распадался на куски, выворачивался мороком. Я поднял к Мелани руку. Я помнил ее кудрявые волосы, шелковые под моими пальцами, и вдруг ощутил резкое желание намотать их на кулак, чтобы она никогда не смогла от меня уйти, никогда не оставила меня одного.

– Выйдешь за меня замуж? – спросил я резко, требовательно, будто в чем-то ее обвиняя. Она помолчала, щурясь, потом кивнула. Я поднялся с колен, сел на скамью рядом, сгреб ее в охапку и поцеловал. Люди вокруг зааплодировали, будто мы с Мелани были цирковыми акробатами, только что проделавшими впечатляющий трюк.

Я потащил свою невесту в оранжерею и мы отметили помолвку бурно, в какой-то момент я пытался напоить белку водой озера Гош из своего бокала, а Мелани так смеялась, что упала со стула.

Мы поженились без церемоний, трижды сказав «обещаю» перед городским магистратом. Съездили на неделю ко мне домой – мама и Мелани подолгу разговаривали, я показывал жене сокровища моего детства, мои книги и тайные тропинки в саду. Я плохо помнил, почему – только зеленоватое мамино лицо на подушке, искусанные от боли воспаленные губы – но уговорил маму показаться врачу, который ничего угрожающего в ее здоровье не обнаружил.

В Диль-Доро я, поискав, нашел ту самую квартирку, что снилась мне прежде – под крышей старого дома, до штаба можно срезать тремя переулками. Денег все время не хватало, но я любил Мелани, как любят то, что чуть не потеряли навсегда. Она хотела подрабатывать вечерами в трактире на Штабной Площади, но я умолял, бурчал и торговался с нею собственным телом, пока она, смеясь, не отказалась от этой мысли. Она поступила на курсы Добрых Сестер, но вскоре с них отчислилась.

– Находит странное чувство, будто я это уже проходила. Книжку открываю и, не читая, знаю, что там… и как именно скончается пациент.

– Весело!