Зеркальные числа - Тимур Максютов

– Ты чего, Алексей? – спросил я, но мальчишка лишь дрожал, все крепче сжимая что-то в кулаке. Лицо его перекосилось от страха. Я шагнул ближе.

– Разожми руку, – сказал я, и сам не узнал своего голоса.

На толстой, будто из теста слепленной ладони лежала мертвая, смятая зеленая стрекоза со свернутой головкой и капсулой послания под брюшком.

«Ленар! Это уже пятое послание! Ты умер? Господи, еще и ты? Мама скончалась третьего дня – рак легких, очень запущенный, а врач просмотрел. Мелани за нею ухаживала до последнего – о, каким она была бы доктором, Ленар! Вчера начались внезапные роды, через несколько часов она сказала, что не выживет. Чертова ведьма сама себя сглазила! Она велела тебе передать, что не боится, потому что ты – ее якорь, но она уже бредила, я не знаю, о чем это. Мелани умерла на рассвете, Ленар. Дети выжили оба, мальчики, близнецы. Если ты погиб, я их себе заберу. Люблю тебя, брат, всегда. Аделька».

Рука, писавшая записку, сильно дрожала. Моя – нет. Я влепил мальчишке пощечину, от которой он отлетел к стене. Я шагнул к нему и он позеленел от страха.

– Мне было велено, – прошептал он мертвым голосом. – Прости, Ленар, прости…

Я вышел из тента, задыхаясь. У походного костра стоял Свен Виргиль, будто кого-то ждал. Увидев меня со стрекозой, он вздрогнул. В руке у него была глиняная винная бутылка, к которой он тут же, опомнившись, и приложился.

– А, – сказал он, – вот и наш золотой герой! Тоже не спится?

Я обернулся к денщику – мальчишка держался за щеку и смотрел на Свена. Поймав мой требовательный взгляд, неохотно кивнул и тут же отвернулся.

– Зачем? – спросил я, шагнув к Свену поближе. Он пожал плечами.

– Ну чего уж отпираться. Хотелось тебе гадость сделать, за то что ты посмел меня обойти, дураком выставил… И на девчонку твою злился сильно, как там ее. Мелани? Я к ней в библиотеке ратуши раза три подходил – думал, гладенькая какая кобылка, попробовать бы, как скачет. Она что же, тебе, муженьку драгоценному, не говорила?

Я сгреб в кулак ткань его рубашки. Свен покачнулся, дохнув на меня кислым вином и пьяной ненавистью.

– Очень верная жена тебе досталась, Ленар. Я даже подумывал ее от этого подлечить… Взять двоих-троих друзей, да подождать красотку в темном переулке.

Он улыбался. В моей памяти всплыло вдруг распухшее лицо Мелани и «их было четверо» – но в настоящей жизни, этого, кажется, и не было вовсе. Или было? Коршун слетает к моему лицу, желтые подкрылья, раскрытый острый клюв. Поляна под мостом, кости Мелани. Этого не было, Свен с друзьями не ждали ее в переулке. Но были четыре мертвых зеленых стрекозы, и пятая, в моей руке, о том, что я больше не увижу ни маму, ни жену.

Я затолкал стрекозу в открытый рот Свена, ухватив его за горло. Он тут же ударил меня по голове бутылкой, и, пока я пытался проморгаться от темноты, выхватил саблю. Моя осталась в темном тенте, у постели. Свен отплевывался кусками стрекозы, лицо его было перекошено ненавистью и унижением. Во взгляде плескалась моя смерть.

– Ну, новоиспеченный герой Корпаньской Гряды, – прошипел он, – как тебя рубить? Быстро или медленно?

Я отскочил от первого выпада, прыгнул через костер, опалив волосы.

– Паленой свиньей воняешь, – крикнул Свен. Вокруг нас уже звучали возгласы, офицеры просыпались, выскакивали из тентов с оружием наготове. Я снова отскочил – воздух свистнул совсем рядом с моим ухом. И тут кто-то – я не мог отвести глаз от Свена, чтобы увидеть, кто – вложил мне в руку рукоять сабли. Я прыгнул вперед прежде чем Свен успел бы заметить, что у меня теперь тоже есть оружие. Головой я не думал. Было так: тело, сабля, враг, ненависть, страх и желание убить, чтобы перестать этот страх испытывать.

Я рассек ему горло и он булькнул, роняя саблю в костер и плеснув мне на руки теплой кровью. Его глаза расширились, я вдруг увидел, что они у него очень светлые, серые, с темными точками вокруг зрачка, как у Мелани. Кровь его пахла морским виноградом.

Свен умер от инфекции через два дня, плохо умер, отчаянно. Меня судили полевым судом, золотой стрекозой прилетело послание от дяди Свена Виргиля, адмирала Морской Инфантерии, и приговор был единогласным. По крайней мере меня ждала смерть чистая и быстрая, на полковой перекладной гильотине.

– Последнее слово, Ленар? – усатый полковник все тряс головой, будто поверить не мог. Я знал, что он пытался меня спасти, писал послания, давил на мои трагические обстоятельства и помешательство от горя. Но последняя общая директива Высокой Канцелярии была «не возиться с мусором, снижать расходы», а содержание меня в сумасшедшем доме очевидно ей противоречило.

Я кивнул старому полковнику и решил, что единственное, что мне нужно сказать этим людям, должно быть не от меня, а от Мелани. Может быть, кто-то запомнит. Может быть, кто-то поверит.

– Спасение мира, – сказал я, – в красных рыбах озера Гош. Они живут в глубине и опресняют воду. Нужно найти информацию в старых архивах. Провести переговоры с княжеством Лацио. Не биться за пресное озеро, а сделать все озера пресными…

Полковник качал головой сочувственно, товарищи смотрели на меня, как на сумасшедшего. Я махнул рукой и встал на колени, вкладывая голову в отверстие гильотины. Я думал – оно будет пахнуть старой кровью, но воздух пах только порохом и снегом, растаявшим в этих горах много поколений назад. Я ждал удара лезвия по шее, говорят, что при отсечении головы смерть мгновенна, я надеялся, что больно не будет. Но было очень больно, и мир закрутился, темнея, когда моя голова покатилась с плахи вниз, и я еще успел почувствовать, как в открытые глаза хлынула кровь из шеи.

Я сел, хрипя и харкая, среди белоснежных простыней, в летнем утре Дома-На-Утесе. Я держался за шею, мне казалось, что по груди течет горячее, что вот-вот белые постельные волны начнут подмокать багровым. В тишине, обрамленной садовым щебетом, кто-то скулил, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять – это я, и еще пара минут, чтобы прекратить.

Выбравшись из кровати я, шатаясь, побрел по пустому, продернутому солнечными нитями, пространству дома. Напился воды в кухне – горло сильно холодило там, где его рассекло лезвие гильотины.

Накатило отчаяние – что же, теперь так будет всегда? Выбора нет? Что бы я ни сделал? Как бы мы с Мелани не поступили?

Накатила ярость – я орал «зачем?» и «почему я?», и лупил ковшиком по старой столешнице, по скамьям, где когда-то сидели ведьмы, по беленым стенам.

Накатила слабость – я сел на пол, уткнулся лбом в колени и заплакал, долго, отчаянно, до соплей, как плакал в детстве от невозможных обид на жизнь, как плакал в двенадцать лет, когда черная стрекоза принесла весть об отце.

Я поднял голову от громкого звука – на подоконнике мяукнул рыжий кот, старый и толстый, он смотрел на золотую стрекозу, описывающую круги над моей головой, внимательно и недобро.