Спецназ. Любите нас, пока мы живы - Виталий Носков

Настолько точно вели огонь! И никто не гавкался: «Ты что? А ты что?!» Меня удивляло — насколько слаженно работали! Артиллерийскими наводчиками были офицеры от старшего лейтенанта до старших офицеров — командиров батарей. Офицеры — умницы были!

Если мы заходили в какой-то многоэтажный дом, я выделял себе комнату для командного пункта… Лежала моя единая карта, рядом командиры полков, у всех листочки с кодами. Мы даже улицы на нашем направлении переименовали, чем ввели в большое заблуждение боевиков. Мы все разговаривали на одном языке — в едином реальном масштабе времени. Обстановка собиралась сюда же: вся и немедленно. В соседней комнате работала группа артиллеристов — вот они рядом. Происходило буквально следующее:

— Леша, срочно — цель!

— Вопросов нет: сюда, так сюда. Удар!

Единственное, чем был недоволен генерал Булгаков… Говорил мне:

— Так. Я свой командный путь к тебе подтягиваю. Отвечаю:

— Я тогда в соседний дом перейду. Он:

— Ты что — со мной работать не хочешь?

— Нет, мне просто неудобно будет вам мешать.

Командный пункт генерала Булгакова тоже все время перемещался. Мы у него очень много почерпнули. Огромадного опыта человек.

Самое первое достоинство в нем — целесообразное принятие решений. Булгаков никогда не махал шашкой. Он выслушивал всех и принималось наиболее целесообразное решение, при воплощении которого он применял все силы и средства. Не метался: «Ах, я щас сюда! Ах, щас я туда! А вот туда нет». Булгаков действовал продуманно, планово, жестко. Требовал тоже жестко. Мог и нехорошее слово сказать, но если видел результат, то прощал. Во-вторых, всегда реагировал на неоправданные потери, на невыполнение какой-либо задачи: «В чем причина?! Докладывайте!» Он не выносил обмана — это когда некоторые командиры в угоду обстоятельств начинали выдавать желаемое за действительность. Или, наоборот, никаких мер не принимали, чтобы задачу выполнить, какой-то бред несли в эфире, типа: «Перегруппируюсь, накапливаюсь». А Булгаков: «Ты мне уже двое суток перегруппируешься и накапливаешься».

О СОБРах в ходе штурма у меня остались самые лучшие впечатления: никаких вопросов к ним, никаких трений. Командиры были хорошие. ОМОНы проявили себя с самой лучшей стороны: красноярцы, питерцы.

Остались в памяти норильские собровцы. Снайперская пара выдвигается на работу. Я говорю:

— Так, поаккуратнее.

— Есть.

Ушли. Залегли. Ночью: бух, бух. Два выстрела. Приходят — две насечки на прикладах сделаны. Говорят:

— Винтовочка СВД старовата, но хорошо работает.

Хорошие, серьезные воины. Без всякой дури, гиков ветеранских. Пальцы веером никто не гнул. А их никто и не ставит, если в боевом коллективе складываются нормальные, рабочие отношения. Когда они понимают, что ты на войне ими правильно руководишь — тогда тебе верят. Не придумываешь там что-то невообразимое, типа: «Встаем — я первый. Вы за мной. И кричим «Ура». И в беспощадной атаке сносим всех, занимая высотку. А потом? Высота-то нам нужна? А х… его знает! Нужно только доложить об исполнении.

Надо всегда трезво оценивать ситуацию. А потом у нас практически был сухой закон… Требование мое такое. Не было случаев, чтобы кто-то в моем поле зрения оказался в нетрезвом виде. Война должна идти на трезвую голову. Тогда никаких глюков не появится. Порывов на ежесекундный подвиг, на авантюры разные тоже не будет. Не было у нас стремления доложить, что что-то взято любой ценой. Нормальная, спокойная работа. Но были, конечно, случаи интересные…

Когда на Минутку шли, заняли мы школьный комплекс. Разместили на крыше батарею. Как обычно, стреляем. Офицеры работают. Мебель какую-то нашли, чтобы карту в моей комнате разложить. Стульчики поставили, дверь сняли — вот и стол появился. Создали минимальные удобства для работы. Начали, шлепаем. Заходит паренек — офицер, капитан, и особо не оглядевшись, говорит:

-Так. Ну-ка, закончили тут все — на хрен. Я тут со своей разведротой, блин, порядок наведу. Кто будет дергаться, всех к ногтю…

— Ты кто, дорогой? — спрашиваю.

— Я командир разведроты.

— Очень приятно. Ты что так себя ведешь?

А капитан это в дымину пьяненький.

Я опять:

— Ну ты будь поскромней. Ты, извини, мы уж тут начали без тебя.

А в 674-ом полку был командир роты с погонялом «Кирпич». Я ему говорю:

— Кирпич, ну-ка поговори с джентльменом из разведки. Серега этого разведчика отвел в сторону, прояснил ему ситуацию. Надо сказать, парень сразу въехал, принес свои извинения и больше мы его не видели.

Но вот почему-то остался в памяти этот пьяный парень «Ну так, закончили. Я тут сам войнушку организую». В общем, мы на командном пункте попали под раздачу: войска идут, а нам нужно сворачиваться.

Ещё один раз сидим. Все нормально, стреляем, войска идут. Настроение бодрое. Вдруг стрельба, бешенная в тылу — что такое? Стая боевиков, что ли прорвалась? Или вылезли из колодца? Притаскивают экипаж БМП. Контрактники. Снова не наши, и в хлам пьяные. Я дал команду их разоружить. А те у меня на командном пункте стали права качать: «Ну что — с кем тут разобраться?»

Я говорю:

— О, ребята. Ну-ка, разведчики, объясните им ситуацию — куда они попали и каковы здесь правила хорошего тона.

Разведчики физическое воздействие к ним не применили, а уложили их на пол, руки за спину. Я вышел по рации на командира этих контрактников, говорю:

— Тут БМП твоя заблудилась.

Этот экипаж спьяну стрелял по домам — куда попало. Может, куры какие по дворам ходили. В общем, устроили войну. Так обычно бывает с теми, кто стоит в тылу. У них, как правило, боевые действия возникают спонтанно, скоротечно и ведутся с высокой плотностью огня.

Приехали офицеры, забрали своих контрактников. Ну, может, за счет и этого тоже с армейскими офицерами нормальные отношения выстраивались. Ведь не было никаких докладов наверх:

— Товарищ генерал, пьяный экипаж номер такой-то, контрактники Вася, Петя — и дальше по существу вопроса.

Нашу тамошнюю жизнь, если воспринимать без юмора, умрешь от заворота мозгов. На третью, вторую неделю скончаешься.

К жизни надо относиться философически. Когда меня спрашивают — давно ли я вывел такую формулу личной жизни, я переспрашиваю:

— Выгляжу нормально?

— Нормально, — отвечают.

— Значит, давно.

Война — это война. А жизнь — это жизнь. На чеченской войне я злой бывал. Даже очень. На бестолковость. На отношение к людям, как мясу. Конечно, в начале второй компании случались попытки командовать: «Вперед и все!» Бывало, давили на меня: «Вперед туда — выполнить задачу!» Вопросов нет. Выполним. И задавал мучительные кое для кого вопросы: «А кто меня поддерживает? Кто прикрывает? Кто у меня сосед справа, кто слева? При следующем развороте событий, куда я должен отходить? И самое последнее говоришь: «Я вас попрошу — дайте мне, пожалуйста, достоверные сведения о противнике». Молчание… Сведений никаких нет.