Путь Беньямина - Джей Парини

– Вот, возьми, – сказала она, – но этим придется ограничиться.

Хосе принялся за еду. Полный господин посматривал на него поверх газеты, едва сдерживая улыбку.

К концу дня поезд подъехал к вокзалу Торральбы – до Мадрида нужно было ехать дальше на юг. Когда они приближались к станции, Хенни заметила, что у путей скопилось несколько серо-коричневых военных автомобилей, и у нее от страха по спине поползли мурашки. Испанская армия всегда внушала ей ужас. Больше десятка солдат в черных беретах выстроились на платформе, некоторые – c винтовками наперевес. Офицер выкрикивал неслышные ей команды, грозно показывая на их поезд.

Хосе усердно намазывал сыр на хлеб и не видел солдат. Он что-то напевал себе под нос и, как ребенок, не замечал, что это получается у него довольно громко.

Господин в костюме в узкую белую полоску отложил газету, встал и опустил окно, чтобы выглянуть на улицу. Увидев, что впереди солдаты садятся в поезд, он повернулся к фрау Гурланд:

– Живо, мадам. Вам нужно сойти с поезда.

У Хенни Гурланд взлетели брови.

– Документы у вас, я полагаю, сомнительные? – спросил этот господин.

Она пристально посмотрела на него, стараясь ничем себя не выдать. У нее свело живот, и единственное, чего ей хотелось, – оказаться подальше от этого страшного места, от войны, от этой опасности, чтобы Хосе был цел, невредим и счастлив.

– Я скажу им, что ехал в этом купе один, – сказал их попутчик. – От Барселоны здесь, кроме меня, больше никого не было. Понимаете?

У фрау Гурланд закружилась голова. Можно ли верить этому человеку? А вдруг он говорит это, чтобы напугать ее? Чтобы доставить ей еще больше неприятностей?

– Делайте, как я говорю, – сказал он требовательным тоном.

В его глазах она увидела искреннее, неподдельное участие.

– Я очень вам благодарна, сударь.

Из соседнего вагона послышались крики, захлопали двери.

– Пожалуйста, не благодарите меня, – сказал он. – Уходите!

Фрау Гурланд и Хосе вышли из купе. В коридоре пока никого не было. Голоса в соседнем вагоне звучали все громче. Они спрыгнули с поезда и затерялись в толпе зевак.

Хосе крепко держал мать за руку.

– Что происходит? – спросил он. – Это нацисты?

– Вряд ли, – сказала она. – Это солдаты Франко. Но лучше не рисковать. Гестапо повсюду. Пока нам везет.

– Кто этот человек, в поезде?

– Не знаю.

Они стояли, спрятавшись за толпой, и смотрели. Раздался свисток, оставляя за собой слабое эхо, закрутились колеса. Поезд медленно исчезал за поворотом, а над платформой повисло облако золы.

– Солдаты остались в поезде, – сказал Хосе. – Ищут кого-то.

Мать согласилась:

– И это экспресс. По расписанию он не должен был здесь останавливаться.

– Мы тут застрянем?

Фрау Гурланд покачала головой:

– Поездов идет много, это точно. Все дороги ведут в Мадрид.

Она предложила поискать кафе. Они нашли вокзальную закусочную и сели в углу зала, наполненного синим дымом сигарет и громкими испанскими голосами.

– Хочешь еще сыра? – спросила фрау Гурланд.

Хосе протянул руку: он готов был поглотить любое количество еды – так неутолима была тупая боль у него в желудке, пустота, которую он носил в себе уже несколько месяцев.

– Ешь медленно, – сказала мать. – Так будет лучше.

Вдруг в глубине его глаз полыхнул огонек, рот у него приоткрылся. Он стал тереть руки, как будто замерз.

– Что случилось, дорогой? Что-то не так?

У Хосе чуть шевелились губы, но он не находил слов.

Мать встала, нависнув над ним:

– Что с тобой, Хосе?

– Портфель! – шепотом произнес он.

Хенни Гурланд почувствовала, как руки у нее превращаются в лед.

– Мы должны найти его! – громко сказал Хосе, вставая.

– Пожалуйста, сиди, – сказала мать: в их сторону смотрели.

Они ведь в бегах, и момент не самый подходящий, чтобы привлекать к себе внимание.

Увидев, как она переполошилась, Хосе сел. Он ударил кулаком о ладонь и, морщась, стиснул его. Ему хотелось колотить по столу, кричать, швырнуть через зал солонку.

– Все хорошо, – сказала мать.

– Нет, не хорошо, – возразил он. – Как ты можешь так говорить?

– Ты ничего не мог бы сделать.

– Я забыл этот чертов портфель в поезде!

– Ты же не нарочно, – успокаивала она его. – Мы торопились. Вот-вот вошли бы солдаты.

– Ну и что, – сказал он.

– Дорогой, пожалуйста, не нужно…

– Мы должны его найти! – перебил он ее.

Его глаза наполнились горячими слезами гнева на самого себя.

– Конечно, – сказала она, стараясь держать умиротворяющий тон. – Спросим в Мадриде у носильщиков. Этот добрый господин найдет, как правильно поступить.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Но как бы то ни было, в портфеле есть адрес. Если мы его не найдем, то он отправит его тому человеку в Нью-Йорке. Я уверена.

Она сама удивилась тому, с какой уверенностью говорила, ведь на самом деле она так не думала. В сложившихся обстоятельствах счастьем будет, если к наступлению ночи они доберутся до Фуэнтес-де-Оньоро и границы с Португалией.

Хосе гневно, обиженно смотрел на мать. Ее заверения ничего для него не значили. Он положил руки на мраморную столешницу и рассматривал свои длинные пальцы и грязные ногти, тонкую паутину голубых жилок под кожей. Руки как будто существовали отдельно от него, Хосе Гурланда, жили своей жизнью, и он чувствовал, что не властен над ними.

Фрау Гурланд потянулась к нему над столом, чтобы коснуться этих рук:

– Доктор Беньямин хотел, чтобы мы добрались до Португалии.

Хосе помотал головой, без стеснения дав волю слезам. Ему не важно было, что говорит мать, что думают другие люди. Эта рукопись так много значила для Беньямина: ведь в ней, наверное, содержится все, о чем он когда-либо думал, сплав прожитого им человеческого опыта. Он вспомнил, как Беньямин просил фрау Фиттко взять рукопись, а его самого оставить там, в Пиренеях, висящим над пропастью. И он не шутил. «Она важнее, чем я», – сказал тогда Беньямин. Важнее жизни.

А он ее потерял.

– Не вини себя, Хосе, – сказала Хенни Гурланд. – Ты же знаешь: он бы понял.

Хосе поднял глаза, вспоминая, как Беньямин вдруг неловко протянул к нему руку и привлек его к себе. Хосе как будто почувствовал сейчас его присутствие, прикосновение грубой шерсти его пиджака к щеке, крупных пальцев, массирующих ему шею. Он слышал его низкий, гортанный голос, ни на чей не похожий, с ему одному присущими интонациями. «В мире царит тьма, – говорил он. – Здесь всегда что-то не так. Но у нас – у тебя и у меня, Хосе, – есть небольшая надежда, возможность. Если мы очень, очень постараемся, то сможем представить себе, что значит жить хорошо. Мы можем придумать, как мало-помалу исправить положение».