Через вселенную - Бет Рэвис

Старший не расскажет им об Орионе и о замороженных.

Но и скрывать все это он тоже не будет. Пока он открывает им всю правду, которую сейчас можно открыть, я записываю все, что знаю, на листках из блокнота, который мои родители взяли с собой с Земли. Я сложу их пополам и оставлю в Регистратеке. Пусть их найдет тот, кто ищет.

Многие не станут искать. Им не захочется знать, они не будут доискиваться истины. Другие будут — но не поверят ей. Но некоторым она будет нужна, как воздух, и они отыщут ее и примут такой, как она есть.

Потом мы со Старшим будем работать в Регистратеке. Я перепишу, сколько смогу, ложную историю. Вся информация о прошлом Земли станет доступна жителям корабля. А люди Старшего начнут записывать историю, как было раньше, чтобы люди знали, что они — не просто забытые тени с корабля, плывущего в пустоте.

А теперь я открываю свой синий блокнот, в котором осталось несколько чистых листов. Подношу ручку к первой странице и медленно вывожу первые слова.

Мои любимые мама и папа!..

В первую ночь после того, как Старейшина умер, а Орион стал куском льда, я думал о том, что у нас с ними общая ДНК и все же я совсем другой человек. Правда о корабле сломала их обоих, но по-разному, превратив одного — в диктатора, а другого — в психопата.

Нас трое, и мы — одно. Мы делим знания, генетический материал и правду. Но один укрыл ее под слоем лжи и контроля, другой попытался бороться с ней хаосом и убийствами, а я… ну, я пока еще не достиг ее дна. И не знаю, что с ней делать.

Солгал ли я своему народу, не рассказав об Орионе?

Правильно ли было открывать им путь к правде, которая может убить их, как убила Харли?

Какое право я имею распоряжаться правдой, если самое большое счастье для меня — то, что Орион никогда не сможет рассказать правду Эми?

И вообще, так ли я отличаюсь от Старейшины и Ориона, если позволю ей верить в ложь?

Вот что произошло.

Вот — правда.

Я смотрел на нее сквозь лед и стеклянный ящик. И она была другая. Совсем другая. Мне никогда не увидеть закат на Сол-Земле, но вот он, передо мной — ее волосы, плывущие во льду. Кожа белая, словно овечья шерсть. Она — моя ровесница.

Она никогда не поймет.

Потом я снова спустился туда, смотрел и мечтал. Думал, сколько всего она смогла бы рассказать мне о Сол-Земле. О том, что она — единственная из всех на этом проклятом корабле — она была бы моего возраста, когда начнется Сезон.

Я больше не был бы один.

А потом я услышал его. Тихий шепот у меня в голове, едва слышный голос, на который я почти — не обратил внимания.

Он задал вопрос. И вопрос этот был:

А что, если ее отключить?

Сначала я от него отмахнулся. Голос становился все громче. И громче.

Он вопил.

И, просто чтобы заткнуть его, я протянул руку, повернул выключатель в ящике над замороженной головой Эми и глядел, как огонек сменился с зеленого на красный.

И голос у меня в голове облегченно вздохнул, и зашептал слова утешения, и пообещал, что она улыбнется мне, когда растает лед.

Я собирался ждать прямо там, быть рядом, когда она зевнет, потянется и встанет из контейнера. Быть рядом, когда ее глаза распахнутся, а губы сложатся в улыбку.

И тут я услышал…

…как, прячась среди теней, Орион бормочет что-то самому себе — но тогда я не знал, что это он. Клянусь, я не знал, что это он наблюдает из темноты.

И я побежал к лифту, поднялся в сад и притворился, что вовсе не оживлял никакой девушки щелчком выключателя.

И тут завыла сирена.

И ее вой — ay! ау! — слился с криком Эми.

С криком боли.

А потом — отчаяния. Горя. Разбитых надежд и грез.

Это я разбил ее надежды.

Я.

И ничто не могло ее утешить, ничто, даже моя любовь, которой она не замечала.

И Док сказал, что она не сможет вернуться, никогда не сможет.

И я понял… я понял…

Я никогда не смогу сказать ей правду.

Я сижу перед дверью шлюза, прислонившись к прохладной металлической стене, глядя сквозь стекло на далекие звезды, и думаю о Харли, о том, что он чувствовал в короткий миг между полетом и смертью.

Я теперь часто сюда прихожу. Пробудившись, те, кто был раньше вялым и покорным, стали исследователями. Они повсюду: в саду, в Больнице — читают книги Виктрии, слушают гитару Барти, рассматривают оставшиеся от Харли картины. Некоторые из них даже приходят в Регистратеку и уходят со светом правды в широко распахнутых глазах. Мало где теперь можно побыть наедине с собой — например, здесь. Старшему кажется, что небезопасно всех пускать на этот уровень, хоть некоторые уже и знают о его существовании. Я с ним согласна.

Не хочется, чтобы кто-нибудь занял позицию Ориона. Нарисованный на папиной дверце крест все не блекнет, как я ни терла.

Старший распорядился, чтобы пульт управления починили — и доработали — и теперь, когда вводишь кодовое слово, дверь остается открытой, пока сам не закроешь, и я могу смотреть на звезды, сколько мне вздумается. До дома отсюда далеко, но ближе мне не подобраться.

Все гляжу на звезды. Их несметное количество — куда больше, чем было видно с Земли. И хотя их так много и, кажется, они так близко, я знаю — их разделяет множество световых лет. Кажется, их можно собрать в ладони, как горстку блесток, и они перемешаются и сольются, но звезды так далеки, так далеки друг от друга, что не чувствуют тепла, хотя каждая из них — живое пламя.

Вот она, тайна звезд, говорю я себе. На самом деле мы — одиноки. Все равно, насколько близкими мы кажемся, никому тебя не коснуться.

— Эми?

Старший нависает надо мной, и мгновение он выглядит зловеще, словно стервятник.

Отваживаюсь на улыбку.

— Хорошо, что все закончилось.

Старший не улыбается в ответ.

— Теперь мне легче. Наверное, если не придется больше каждую секунду бояться за родителей, я смогу выдержать жизнь тут. Ох, как-то неблагодарно звучит. Ну, ты понял, что я имею в виду.

— Эми.

Я поднимаю взгляд. Лицо у него очень серьезное.

— Что случилось? — в моем голосе звучит смех, но это от нервов. — Что-то плохое? — Пальцы впиваются в холодный металлический пол. — Что-то с моими родителями? Это был не Орион?