Из Америки с любовью - Андрей Уланов

– Золотые слова! – восхитился Якушев. – Абсолютно золотые! Ведь каждый день промедления, каждый час...

Дальше опять хлынул поток трескучих фраз, содержание которых находилось в вопиющем противоречии с формой. Трудно серьезно воспринимать увещевания беречь каждую минуту, если они длятся четверть часа.

Не прекращая болтать, Якушев суетливо метался по комнате. Я наблюдал за его передвижениями от дверей. Хотя сегодня я встретил этого человека впервые, чем дольше я глядел на него, тем больше мне виделось в его ворхотне нечто донельзя фальшивое.

– Товарищ Рыжин! – рискнул я перебить социалиста.

Тот сбился, примолк и молча ощерился на меня.

– Товарищ Рыжин, я, уж простите, пришел за газетой, – напомнил я. – Время, как вы правильно заметили, не ждет. Агитацию нельзя прерывать. А вот наглядного материала не хватает катастрофически.

Произнося эти слова, я поглядывал на свои дешевенькие, как раз под стать поиздержавшемуся студенту, гоминьдановские часы, как бы демонстративно, а на самом деле по причине вполне серьезной. Гостиничным ходикам я не доверял – мало ли когда их в последний раз подводили, а между тем до оговоренного срока операции оставались считаные минуты.

– Да, да, конечно, – пробормотал Якушев, резко отвернулся и начал копаться в комоде. Я не стал заглядывать ему через плечо – это значило бы выйти из образа. Хотя интересно, где он там прячет свои подметные листки?

Когда подпольщик вновь повернулся ко мне, в руках он держал пакет.

– Вот, – он бросил пакет на кровать, как бы не желая давать мне в руки свое сокровище. – Сто двадцать экземпляров. И помните: только надежным товарищам!

– Само собой разумеется. – Я не сделал попытки взять пакет. – Только... разрешите вопрос?

– Конечно! – Якушев мгновенно просиял. Я все более убеждался, что имею дело с человеком психически неуравновешенным. – Конечно! Учиться, учиться и еще раз учиться подпольной работе – вот первейший долг каждого из нас!

Социалиста несло, а я не собирался его останавливать. Всей силы моей воли едва хватало, чтобы не поглядывать на часы каждую секунду.

И тут в коридоре раздались шаги. Четкие, уверенные шаги человека, знающего цель своего пути. Якушев сбился было, насторожился и тут же успокоился, решив, что это кто-то из постояльцев возвращается в номер. Наверное, он продолжал так думать до той секунды, когда дверь рухнула под ударом сапога.

– Глеб Якушев, – проговорил я, – вы арестованы по обвинению в подрывной деятельности.

Подпольщик застыл в какой-то нелепой позе, раскрыв рот и выпучив глаза на шестерых жандармов, протискивающихся в тесный для такой толпы гостиничный нумер. И на какой-то момент мне стало его немного жаль.

А потом я перестал его жалеть. Безоружный, худосочный подпольщик кинулся на меня, норовя вцепиться в горло, и только крепкая рука в голубом рукаве пресекла его попытки.

– Иуда, – хрипел он. – Иудушка, гад...

– Выведите его, Кузьма Петрович, – распорядился я, заставляя себя не шарахаться от цепких, скрюченных пальцев. – Да проследите, чтобы он ни себе, ни вам вреда не причинил.

– Слушаюсь, ваше благородие, – браво отрапортовал жандарм и легко заломил подпольщику руку за спину – так, чтобы тому любое движение давалось с трудом. – Паш-шел, рожа фармазонская!

– А вы обыщите комнату, – приказал я остальным. – Полагаю, тут немало интересного найдется.

Социалиста уже выводили. Я поглядел ему вслед, вспомнил дни, проведенные в образе нищего студента-идеалиста, и не смог устоять перед искушением.

– Господин Якушев, – окликнул я его.

Социалист глянул на меня через плечо.

– Господин Якушев, а почему же вы меня иудой назвали? – поинтересовался я невинным тоном. – Вы же вроде бы атеист...

Андрей появился в кафетерии, будто по подсказке суфлера – как раз к концу третьей из моих историй о ризалистах в Дальнем.

– А вот и вы! – приветствовал он нас, ловко плюхаясь на соседний стул. Он когда-то успел купить и себе кофе с пышкой, а распечатки, которыми он разжился в вычислительном центре, торчали у него из-под мышки неряшливым петушиным хвостом.

– И чем вы нас порадуете, коллега? – поинтересовался я, отхлебывая соку – в горле после долгого рассказа першило.

– Ну, как сообщили мне милейшие дамы-корреляторши, сеньор Гильермо Мартин въехал в Соединенные Штаты двадцатого числа сего месяца... – Заброцкий выдержал паузу, – а выехал тремя днями раньше. Более он границу не пересекал. Вот такой интересный мексиканец – родился он тут. Что касается пистолета – он мирно покоится на складах фирмы «Норт-ист Армз», кажется. – Перехватив мой изумленный взгляд, Анджей поспешно добавил: – А фирма номинально зарегистрирована в Белизе. Так что в кабинете для улик рижской полиции лежит, видимо, галлюцинация. Коллективная.

Кейт присвистнула.

– Поздравляю, Андрей, – серьезно проговорил я. – Вы один добились большего, чем мы втроем. А данные эти обдумаем вечером, когда посетим АНБ.

– А чем вы тут занимались? – поинтересовался мой коллега с наигранной беззаботностью.

Я вдруг понял, что его серьезно интересует, не строил ли я куры неприступной мисс Тернер. Да побойся бога, мальчик!

– Развлекал офицера Тернер байками из жизни потайных агентов, – объяснил я.

– Ужасно, – объявила Кейт. – Я еще понимаю, за что вы преследуете социалистов, но эти бедные обманутые филиппинцы...

– Кем, простите, обманутые? – полюбопытствовал я.

Кейт смешалась.

– Своими лидерами... – предположила она.

– Так это и были лидеры, – объяснил я. – Заводилы.

– У нас, в демократической стране, такое невозможно, – с убеждением заявила Кейт. – Вы не имеете права подавлять законное стремление филиппинского народа к независимости.

– Стремление к независимости, – заметил я, – есть не что иное, как миф. Вся история человечества показывает, что величайшими в истории остаются как раз империи, составленные из мириад народов и стран. Вспомните Рим и Византию, вспомните империю Александра, Шарлеманя, орду Чингисхана, вспомните, наконец, Британию времен эпохи ее расцвета. И наоборот, стоит нации закичиться собственным величием, как это величие сменяется упадком. Нет, мисс Тернер, не убеждайте меня. Независимость народов не имеет исторических корней.

– Подождите-подождите, – горячо возразила Кейт. – Что значит – не имеет исторических корней? Соединенные Штаты на протяжении трехсот лет остаются независимой страной...

– Мадам, – несколько невежливо встрял я, – уж простите, что прерываю, но история Руси начинается от ее крещения – а это было почти тысячу лет назад. Великое княжение московское чуть моложе, но и оно начиналось, когда по американским прериям бродили только краснокожие дикари. В нашей истории было все – и великие победы, и позорные поражения, и избавление от почти неминуемой гибели. Что же касается Америки, – я почувствовал, что начинаю заводиться, – позвольте, я скажу откровенно. Ваша независимость рождена гневом лавочников и безумием монарха, ваши победы сводятся к избиению беззащитных, а ваша гражданская война была порождена конфликтом, который не мог возникнуть ни в одной цивилизованной стране, и тем паче – стать основой для войны, потому что ни один цивилизованный человек не мог выступить в поддержку рабовладения.