Правила ведения боя. #победитьрак - Катерина Гордеева

Лаборатория профессора Фарелла в Калифорнии – первая в мире, где пытаются поставить преддиагностику самого необузданного из раков – поджелудочной железы – на поток. Первые массовые скрининги здесь были запущены в 2012-м.

Так потихоньку во всем мире приживается идея превратить регулярную преддиагностику в нечто обычное и само собой разумеющееся, но существенно упрощающее жизнь и самому пациенту, и лечащему врачу. «Раз уж эту статистику отменить нельзя, надо пытаться переиграть рак на его поле: «поймать» тогда, когда еще возможно практически без потерь вылечить. Тут всё, как правило, просто: чем меньше стадия, тем легче вылечить. Но проблема в том, что на ранней, сверхранней стадии нет никаких симптомов. То есть не только боли нет, но нет никакого дискомфорта, никаких подозрений, ничего такого, что могло бы насторожить. Именно поэтому мы говорим о скрининге – плановом обследовании, способном выявить симптомы», – доктор Михаил Ласков останавливается. Закатывает рукава рубашки, как будто собирается взять лопату и выкопать какую-нибудь специальную скрининговую грядку. Но вместо этого берет листок бумаги и начинает чертить схемы, приговаривая: «Смотрим, как это работает: возьмем рак желудка – один из показательных раков. Поймал на ранней стадии – вылечил, поймал чуть на более поздней стадии – в разы снижаются шансы вылечить. Какие проявления могут быть? Далеко не только боль. Это может быть желудочно-кишечное кровотечение, может быть жидкость в животе, которая возникает уже на более поздних стадиях, дискомфорт при приеме пищи. Чем больше опухоль, тем больше шанс, что эти симптомы разовьются. Это логично, когда что-то маленькое в огороде, его не видно, а когда вырос огромный лопух, то все его увидят невооруженным глазом. Но в такой ситуации победить уже сложно». Я радостно выдыхаю: Ласков не зря закатывал рукава, ему все же пришлось прибегнуть к садово-огородной аналогии.

Но если серьезно, именно на этом основана программа активного скрининга на желудочную опухоль, которую организовали в Японии и Корее. Теперь у них выявляемость рака желудка на ранних стадиях около 70–80 %. В России и на Западе такого скрининга нет, поэтому стадии, на которых обнаруживают заболевание, гораздо более поздние.

«Почему японцы с корейцами это сделали? Не от хорошей жизни – у них частота встречаемости именно рака желудка (это связано в основном с пищевыми привычками) в разы выше, чем в западных странах. Они поняли, что надо с этим что-то делать, это просто угрожает национальной безопасности, и ввели с 70-х годов прошлого века программу скрининга, результатом которой стало раннее выявление рака желудка, высокая излечиваемость, увеличившаяся продолжительность жизни и так далее. Но и тут не всё так просто: скринингом можно побороть только часто встречаемые опухоли, такие, как рак желудка у японцев. С европейцами, у которых рак желудка встречается гораздо реже, такой фокус уже не пройдет», – говорит Ласков.

К сожалению, программы скрининга работают не со всеми раками. Но есть такие, в которых скрининговая бдительность действительно спасает жизнь.

«Вам больше нравятся холодные оттенки или теплые?» – приподняв бровь, спрашивает меня голландский профессор Рууд Пайнэппл, один из авторов национальной скрининговой программы Голландии. И, не дождавшись ответа, уточняет: «Вот, например, вам приятнее было бы сейчас оказаться в осени или в зиме?» Теряюсь, не зная, что ответить. Тем временем свет в комнате для скрининга меняется от зеленоватого до желтого, на стенах шелестят нарисованной листвой березы – действительно, то осенние, то летние, из колонок доносится шум ветра, который от прикосновения профессора Пайнэппла к какой-то невидимой кнопке становится шумом моря или даже шумом падающей воды в водопаде. Так в 2017 году в Голландии выглядит обыкновенный районный скрининговый кабинет, куда раз в год после 40 лет и дважды в год – после 50 имеет возможность бесплатно приходить любая голландка для того, чтобы рак молочной железы, который, по статистике ВОЗ, «светит» каждой седьмой женщине на планете, был «пойман» на ранней, а лучше – сверхранней стадии.

«Когда мы придумывали программы, – рассказывает профессор Пайнэппл, – мы исходили из того, что добраться до скринингового кабинета любая голландка должна не более чем за 15 минут езды на велосипеде, мы все-таки очень голландцы». Рууд Пайнэппл рад удавшейся шутке. И тому эффекту, который произвел на меня этот кабинет для скрининга, больше похожий не на кабинет, а на комнату отдыха.

Рак молочной железы – один из тех, что давно и хорошо известен и медицине, и науке. Среди факторов риска, по словам профессора Надежды Рожковой, заведующей маммологическим отделением в Московском научно-исследовательском онкологическом институте (МНИОИ) имени П. А. Герцена: возраст (группа риска начинается от сорока лет); избыточный вес; отсутствие родов и отказ от кормления грудью; склонность к гинекологическим заболеваниям; наследственная предрасположенность (5–10 % от всех случаев рака молочной железы, как правило, наследственные формы – наиболее агрессивны и хуже поддаются лечению). Согласно статистике ВОЗ, риск заболеть имеет 80 % женщин, имеющих мутацию гена BRCA (в норме подавляющего опухоль).

«В идеальном мире мы должны сделать так, чтобы женщины, имеющие мутацию или наследственные риски, постоянно находились на скрининговом контроле, – говорит профессор Рууд Пайнэппл. – За годы работы нашей Национальной скрининговой программы мы получили данные о том, что на миллион голландок приходится 12,5 % тех, у кого риск заболеть выше, чем у других. Я хотел бы дожить до того момента, когда всем остальным можно будет проходить скрининг реже, чем сейчас рекомендовано ВОЗ, а эти бы женщины находились под постоянным неназойливым и непугающим вниманием врачей. И в случае необходимости получали бы своевременную и качественную медицинскую помощь».

На столе у профессора Пайнэппла тома интервью голландок, которые в рамках исследований взяли специалисты нидерландского Минздрава. В них женщины говорят о том, что они думают о раке молочной железы. Главное слово в этих интервью – страх. В этом смысле голландки мало чем отличаются от женщин всего мира. С конца 1990-х Рууд Пайнэппл и рабочая группа Минздрава работает над тем, чтобы разъяснить соотечественницам: по крайней мере, в отношении этого конкретного заболевания медицина сделала большой шаг вперед.

«Вообще, главная польза от этой сверхранней диагностики состоит в том, что она значительно меняет врачебную тактику», – говорит Надежда Ивановна Рожкова, потрепав желтый первоцвет носочком безупречной лодочки. Хрупкая женщина Надежда Ивановна – большой человек: профессор, руководитель Национального центра онкологии репродуктивных органов, президент Российской ассоциации маммологов, доктор медицинских наук. У Рожковой идеальная фигура и фантастически ухоженное лицо. Во врачебном мире с придыханием рассказывают, что в свободное от научной и медицинской деятельности время Надежда Ивановна участвует в модных показах коллекций для женщин среднего возраста. Доктор Рожкова – модель-волонтер. Мы встречаемся в парке у Новодевичьего монастыря. Надежда Ивановна включает шагомер: «Прогуляемся?» В день профессор приучила себя проходить не меньше десяти тысяч шагов. Но отдельного времени на это нет, поэтому интервью Рожкова дает на бегу: цокает каблуками по асфальтовым дорожкам парка и терпеливо объясняет: «Самое главное, что произошло на сегодняшний день в мировой науке и медицине в отношении рака груди, – это появление новых сверхточных и сверхранних методов диагностики. Раньше мы очень многого не знали о раке: делали калечащие операции, назначали жесткую химиотерапию. Почему? Да потому, что буквально 30–40 лет назад мы выявляли рак молочной железы в первой и второй стадии лишь в 13–16 % случаев. А 50 % заболевших женщин погибали у нас в первые пять лет после операции. Из выживших более 40 % женщин становились инвалидами. Такая статистика, естественно, пугала и пугает женщин. И вот теперь нам надо рассказать о том, что всё изменилось».