Суть дела - Эмили Гиффин

— Подожди секунду, папа, — прошу я, затем прикрываю трубку и шепчу матери: — Он хочет к нам присоединиться. Как быть?..

Она пожимает плечами, снова улыбается и говорит:

— Тебе решать, милая. Это же твой день.

— Ты справишься? — спрашиваю я, ничуть не обманутая ее внешней невозмутимостью.

— Конечно, справлюсь, — отвечает она, слегка оскорбленная.

Я колеблюсь, потом объясняю отцу, где нас встретить. Тем временем краем глаза наблюдаю, как моя мать достает пудреницу и тщательно, нервно подкрашивает губы.

— Замечательно, — говорит отец.

— Клево, — серьезно откликаюсь я, гадая, достигну ли когда-нибудь бесстрастия, которого совершенно очевидно не хватает моей матери. И захочу ли я через много лет, услышав имя своего бывшего мужа, выглядеть как можно лучше, лихорадочно приводя себя в порядок. Чтобы показать Нику, чего он лишился, что разрушил и давно утратил.

Через полчаса я сижу вместе с обоими родителями в «Блу Джинджер», шикарном, отделанном бамбуковыми панелями азиатском ресторане, поедая на закуску роллы с омаром. Мой отец периодически принимается напевать себе под нос мотив, который я никак не могу узнать, а мама постукивает ногтями по бокалу с вином и щебечет о деревьях-бонсай, украшающих бар. Короче, оба они нервничают, если не сказать — откровенно скованны, и этот факт, если учесть, что в последний раз мы находились вместе в одном помещении в день нашей с Ником свадьбы, ни для кого из нас не остается незамеченным. И только еще один штрих иронии добавляется в архив нашей семьи.

Затем, после рассказов о Руби, Фрэнке и непринужденного обсуждения других нейтральных тем, я пытаюсь собраться с мужеством для сообщения своей новости. Я понимаю, что поступлю неправильно, во всяком случае по отношению к матери, но мне кажется, это в какой-то мере поможет мне поддержать на определенном уровне достоинство и гордость, по ощущениям, мною утраченные. Так как сколько бы раз я ни говорила себе обратное и сколько бы раз Кейт и Декс ни заверяли меня, что роман Ника на мне не отражается, я по-прежнему воспринимаю его как свое унижение. Я испытываю глубокий стыд за своего мужа, свой брак, за себя.

— Итак. Мне нужно вам кое-что сказать, — начинаю я во время очередной паузы. Я чувствую в себе если не силы, то стойкость.

Я смотрю на мать, потом на отца, они настолько встревожены, почти испуганы, что на глазах у меня выступают слезы. Сообразив, о чем они, возможно, думают, я успокаиваю их, сказав, что с детьми все в порядке и никто не болен.

Эта мысль отодвигает все на задний план, хотя лучше бы уж я заболела. Тогда мне поставили бы диагноз, выработали план лечения и дали бы веру или хотя бы надежду, что все как-то устроится. Я делаю глубокий вдох, подбирая правильные слова, когда отец кладет вилку, берет меня за руку и говорит:

— Милая. Не надо. Мы знаем. Мы знаем.

Я смотрю на него во все глаза, медленно осознавая услышанное.

— Декс вам сказал? — спрашиваю я, испытывая слишком большое облегчение, чтобы рассердиться на брата, благодаря которому мне не нужно произносить вслух эти слова. И потом, в контексте нарушенных обещаний, он не такой уж отъявленный нарушитель.

Мама кивает, беря меня за другую руку, ее пожатие не уступает по силе отцовскому.

— Споем, что ли, «Приди сюда, Господь»?[34]— предлагаю я, смеясь, чтобы не заплакать. А потом говорю: — Нет, ну какой же у Декса длинный язык.

— Не сердись на Декстера, — говорит мама. — Он сказал нам, потому что любит тебя и переживает... Они с Рэйчел так за тебя переживают!

— Я знаю, — говорю я, вспоминая, сколько раз за последние несколько дней оба мне звонили, а я, слишком расстроенная, не перезванивала им.

— Как дети? — спрашивает мама. — Они догадались?

— Пока нет. И это о чем-то говорит, не так ли? Как много он работает... С Рождества он видел их четыре или пять раз, а они, похоже, не замечают никаких изменений.

— А ты... так с ним и не виделась? — продолжает мама, теперь уже привычно переключаясь на сбор информации.

Я качаю головой.

Отец прочищает горло, но заговорить ему удается только со второго раза:

— Я очень сочувствую... Графиня, милая, мне так жаль.

«Графиня» было его особым обращением ко мне во времена моего детства; обращением, которое вырывается у него только в моменты волнения, и я знаю, даже не глядя на него, что он сожалеет об очень многом.

Я прикусываю губу, отнимаю у них свои руки и кладу на колени.

— Со мной все будет хорошо, — уверяю я с большей уверенностью, чем чувствую.

— Да, — произносит мама, поднимая подбородок и принимая более величественный, чем обычно, вид. — С тобой все будет хорошо.

— При любом твоем решении, — говорит отец.

— Декс сказал, каков его совет, — говорит мама.

— И я уверена, ты придерживаешься того же мнения, — обращаюсь я к ней, нисколько уже не заботясь о возможных косвенных намеках. Параллели очевидны, и я чувствую себя проигравшей и слишком измученной, чтобы притворяться, будто это не так.

Качая головой, мама отвечает:

— Все браки разные. Все ситуации разные.

Я вдруг осознаю, что именно это я говорила ей на протяжении многих лет, и вот теперь она наконец соглашается со мной в тот момент, когда подтвердилась ее теория. Я бросила работу, поставила на первое место мужа и семью, а в итоге оказалась в ее ситуации, как она и предрекала.

— Тесса, дорогая, — говорит отец, когда официант, снова наполнив наши бокалы вином, деликатно удаляется, почувствовав, вероятно, что за нашим столом неладно. — Я отнюдь не горжусь своим поступком...

— Что ж, это утешает, — с насмешкой произносит себе под нос мама.

Отец вздыхает с подобающе пристыженным видом и делает новую попытку:

— Согласен. Это еще мягко сказано... Я всегда буду сожалеть о своем поведении... Я вел себя так... постыдно...

Насколько я знаю, он впервые признает, что совершил нечто недостойное, и в данном смысле это шокирующее признание. Должно быть, то же чувствует и мама, поскольку кажется, будто она сейчас расплачется.

Отец продолжает более осторожно:

— Я жалею, что так себя повел... Это правда. Мы неважно ладили с твоей матерью... думаю, она с этим согласится. — Он бросает в ее сторону взгляд, потом продолжает: — Но решение проблемы я искал в совершенно неподходящих местах. Я вел себя как дурак.

— О, Дэвид, — со слезами на глазах негромко произносит мама.

— Это правда. Я поступил глупо. И Ник тоже поступает глупо.

Мама бросает на него проницательный взгляд, и меня внезапно осеняет, что их вторжение было не только спланировано, но, возможно, и отрепетировано.