Суть дела - Эмили Гиффин

Затем мама говорит:

— Хотя скорее всего... мы не знаем, что было у Ника на уме... и почему он поступил так.

— Верно. Верно, — подхватывает отец. — Но вот что я пытаюсь сказать... я думаю, мы с твоей матерью...

— Наделали кучу ошибок, — перебивает она, а отец кивает.

Я чувствую приступ ностальгии, вспоминая, как создавался наш обычай застольных бесед, как постоянно эти двое перебивали друг друга: чаще, когда ладили и были счастливы, чем в моменты, когда их отношения показывали «бурю», сопровождаемую тупиками молчания и неразрешимыми ситуациями.

— Я была подавлена, разочарована, со мной было трудно жить. А он, — почти с улыбкой указывает на отца мама, — оказался сукиным сыном, изменником.

Отец поднимает брови.

— Ну и ну. Спасибо, Барб.

— А что, ты был таким, — с резким нервным смешком говорит мама.

— Знаю. И очень сожалею.

— Вовремя сказано, — замечает мама, никогда еще так близко не подходившая к тому, чтобы его простить.

Я поочередно смотрю на родителей, не понимая, лучше или хуже чувствую себя, но основательно ошеломленная их предельно ясной подсказкой. Не намекают ли они, что я каким-то образом виновата в этой неприятности? Что Ник закрутил роман, так как несчастлив? Что в браке важнее умение справиться с катастрофой, а не выполнение обязательств и доверие? Или они просто-напросто оказались под влиянием странного минутного самодовольства?

Отец, видимо, чувствуя мое смущение, говорит:

— Послушай, Тесс. Мы с твоей матерью пытаемся передать тебе часть мудрости, которую приобрели нелегким путем. Мы просто пытаемся сказать тебе, что иногда дело не в романе...

— Но ты женился на Диане, — говорю я, избегая встречаться взглядом с матерью.

Отец отмахивается, словно нынешняя его жене совершенно к делу не относится.

— Только потому, что твоя мать меня бросила...

Явно довольная его версией их истории, мама улыбается — теплой, настоящей улыбкой, позволяя ему продолжать.

— Милая, вот что мы хотим сказать: брак — это занятное, сложное, таинственное дело... и он цикличен. Подъемы и спады, как во всем другом... И его никак нельзя охарактеризовать одним поступком, даже и ужасным.

— Неоднократными поступками — возможно, — дополняет мама, не в силах удержаться от мягкого укола. — Но не одной-единственной ошибкой.

Отец выставляет перед собой ладони, как бы сдаваясь, а потом возвращается к ходу своей мысли.

— То есть ты не обязана радоваться его проступку. Ты не обязана прощать Ника. Или доверять ему.

— Это не одно и то же, — не соглашается мама. — Прощение и доверие.

Ее намек ясен: должно быть, в первый раз она моего отца простила, но никогда больше ему не доверяла, ни на секунду. Отсюда выслеживание и страшное, но предсказуемое открытие существования Дианы.

— Знаю, Барби, — кивает отец. — Я только хочу сказать, что Тесс нужно принять решение. И это ее решение. Не решение Ника... или ее брата, мое или твое.

— Согласна, — говорит мама.

— Но в любом случае мы на твоей стороне, — добавляет отец. — Как это было всегда.

— Да. Безусловно. На сто процентов, — подтверждает мама.

— Спасибо, — отвечаю я, осознавая, что вот это, может, и ранит меня больше всего: я всегда воспринимала Ника как человека, который, несмотря ни на что, безусловно, на сто процентов будет на моей стороне. И я безусловно, на сто процентов ошибалась.

Вот таким образом мой гнев рассеивается, снова вытесненный глубокой, мрачной печалью.

Очень скоро мы втроем возвращаемся после ленча домой и стоим вместе на подъездной дорожке, продолжительно прощаясь перед отъездом отца в аэропорт. Родители чувствуют себя абсолютно непринужденно, и, наблюдая за их языком тела, можно подумать, что они очень старые друзья, а не два человека, которые были женаты почти двадцать пять лет, прежде чем прошли через тяжелый развод.

— Спасибо, что прилетел в Бостон, папа, — говорю я, уже готовая вернуться в тепло. — Я правда очень благодарна.

Отец еще раз обнимает меня — в третий раз после выхода из ресторана, — однако не двигается в направлении своего взятого напрокат автомобиля, а замечает, что может улететь и более поздним рейсом.

Я смотрю на маму, которая пожимает плечами и улыбкой дает свое разрешение.

— Ну, может, зайдете тогда? — предлагаю я. — Дети скоро будут дома. Кэролайн как раз сейчас забирает Руби из школы.

Отец быстро соглашается, мы переходим в дом и, устроившись на кухне, слушаем рассказ о недавнем путешествии отца во Вьетнам и Таиланд. Мама обожает подобные экзотические вояжи, но не предпринимает таковых то ли потому, что слишком занята, то ли потому, что не хочет ехать одна. Тем не менее отцовским впечатлениям она, судя по всему, не завидует и задает дружеские, без подковырок вопросы. Отец на них отвечает, избегая любых местоимений во множественном числе или упоминаний о Диане, хотя я знаю, что она ездила с ним, и уверена: мама тоже об этом знает.

— Тебе обязательно нужно туда поехать, Барб. Тебе понравится, — говорит отец, глядя на закупоренную бутылку вина на рабочем столе, и предлагает выпить еще по бокальчику. Вопреки своим убеждениям я пожимаю плечами и соглашаюсь, а затем смотрю, как он щедро наполняет три бокала и передает один мне, другой моей матери. Та берет его, преспокойненько чокается с отцом, потом со мной. Она не предлагает никакого тоста, лишь с улыбкой подмигивает, как будто признавая необычность и в то же время какую-то радостность этого дня. Я делаю большой глоток, и в этот момент в дом врываются Руби и Фрэнк в сопровождении Кэролайн.

— Бабушка и дедушка! — вопят в унисон дети, совершенно вроде бы не удивляясь тому, что видят их вместе.

В течение минуты, сюрреалистичной, приятной, но с оттенком печали, я смотрю, как все четверо обнимаются, а потом возвращаюсь к более насущным делам — оплачиваю услуги Кэролайн, забираю с переднего крыльца предсказуемо маленький по размеру подарок Ника и смахиваю со стола крошки, оставшиеся от обеда Фрэнка. Затем, пока отец показывает детям фокусы, а мама колоритно их комментирует, я тихонько прошу разрешения отлучиться и с облегчением вижу, что никто не возражает и даже, по-моему, не обращает внимания.

Снова оказавшись в одиночестве в своей комнате, я допиваю вино и сворачиваюсь калачиком на застеленной кровати. Протаращившись несколько минут в пространство, я закрываю глаза и прислушиваюсь к слабо доносящемуся снизу смеху моих родителей и детей, размышляю над странностью этого дня — каким он был одновременно удивительным, грустным и успокаивающим.

Уже погружаясь в сон, я вспоминаю слова Декса в канун Рождества — он никогда не изменял Рэйчел, а изменял только с ней, потому что любил ее. Затем я думаю о замечании своего отца о Диане сегодня за ленчем, о его намеке, что дело было совершенно не в ней, она не была катализатором разрыва родителей, а лишь симптомом проблемы. Затем, против своей воли, я думаю о ней. О Вэлери. Я прикидываю, к какой категории относится она и не соединятся ли в итоге они с Ником, если я навсегда решу с ним расстаться. Я представляю своих детей с ней, сводных брата и сестру с ее сыном. Потом засыпаю, воображая себе новую смешанную семью, едущую по Ханою на велорикше, пока я сижу дома, заметая под кухонный стол крошки, ожесточенная и одинокая.