Черный лебедь - Владимир Колычев

– Помнишь, как мы Совика с его ублюдками давили? – спросил Прохор.

Он нарочно задал этот вопрос, чтобы завести внутренне и себя, и меня. Но я не заводился. Я помнил все, но не хотел убивать. И тем не менее пистолет держал на боевом взводе.

Совик казался сущим пустяком по сравнению с теми мордами, которые надвигались на нас сейчас. Горящие глаза, свирепые оскалы, готовое к бою оружие. Целых четыре авторитетных рыла, а за ними чертова дюжина бойцов в кожаных куртках. Лето, жара, а эти в куртках. У древних воинов была кожаная броня, в ней они бились с врагами. И эти в кожаных доспехах – от пули они не защитят, но хоть какую-то дополнительную уверенность придадут. Я невольно поймал себя на мысли, что не отказался бы сейчас от кожанки. А еще лучше – от титанового бронежилета четвертого класса защиты.

У бандитов свои джентльменские правила. И по этим правилам бандитствующие джентльмены должны были сначала предпринять попытку договориться миром. Но, похоже, московские уже все для себя решили. И когда до впереди идущего с их стороны авторитета оставалось метров десять, открыли огонь – без предупреждения и на поражение. Нужно ли говорить, что я оказался в самом центре вражеского внимания. И Прохор со мной в самой гуще огня, и Шварц.

Прохор упал, хватаясь за простреленную шею. Шварц успел выстрелить раз-другой, прежде чем нарвался на пулю. Мне же везло. Одна пуля состригла волос с самой макушки, вторая лишь слегка опалила ухо. Но это я потом уже заметил. А в тот момент мною управляли боевые рефлексы. Не скажу, что я был отменным стрелком, но хватило того, что я не растерялся и открыл огонь. Одно только это вселило уверенность в шедших за мной пацанов. Вернее, удержало ее. И кураж они не потеряли. Нас было больше, и оружие у нас было серьезное. Но если бы мы дрогнули перед внезапным огневым шквалом, московские разорвали бы нас в клочья. Но, к нашему счастью, все вышло с точностью до наоборот. Московских убивали с расстояния, добивали в упор.

В конце концов, в живых остался только один недобиток. Это был лысый тупоносый детина с выпученными от страха глазами. Когда мы шли с противником на сближение, я видел этого в числе авторитетных москвичей. А сейчас он лежал на земле у моих ног, зажимая рукой простреленное плечо. Кто-то из наших приставил к его голове пистолет. Такой же «ТТ», как у меня. Все правильно, врага надо добивать – а то ведь рано или поздно он нанесет удар в спину. Но мой внутренний голос противился этой резне, требовал остановиться.

– Не на-адо-о! – взвыл лысый.

– Надо, – злобно ухмыльнулся его палач, смахивая свободной рукой пот со лба.

– Не сможешь, – покачал я головой, глядя на него.

– Не смогу?! Да влет!

Он нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало.

– Чо за хрень! – возмутился браток.

– Это знак, – сказал я. – Значит, не судьба. Пусть живет.

– Ты сказал? – с напором на «ты» резко спросил браток.

– Да, я сказал.

Видимо, самоуверенности во мне было хоть отбавляй. Потому парень и дал слабину.

– Ну, если ты...

По сути, это было признанием моего авторитета.

Браток отвел в сторону пистолет и снова нажал на спусковой крючок. Громыхнул выстрел, пуля с разлету вгрызлась в сухую землю.

– Ничего не понимаю.

– Из «ТТ» в упор не стреляют, – нравоучительно сказал я. – Механика здесь на коротком ходе ствола.

Дальше развивать свою мысль я не стал. Не до того. Да и не мог я оставаться на этом месте – помилованный враг обделался со страха, и сейчас от него нещадно смердило.

Прохор был скорее жив, чем мертв. Пуля впилась ему в шею, не задев артерию и кадык. И шейные позвонки тоже, похоже, не пострадали. Шварцу повезло меньше. Автоматная пуля так разворотила ему живот, что кишки вывалились наружу. А у нас, как назло, ни обезболивающих, ни перевязочного материала. Впрочем, обезболивающее нашлось: кто-то дал Шварцу пожевать «соломки» – сухих маковых головок. Но, разумеется, положения это не спасло. Нужен был врач.

Лысого отпустили с твердым наказом предупредить своих, что дорога в Электроцинк заказана. Я лично заявил, что всех варягов со стороны мы будем мочить без всяких «стрелок» и разборок. Заявил на полном серьезе, хотя ничуть не хотел убивать.

Раненых мы свезли в один дом, я послал людей в больницу за врачами. Если у Магомета нет возможности идти к горе, гора должна была сама приползти к нему. Врачей привезли, требуемые инструменты и оборудование подвозили по мере надобности. Я решал, я распоряжался, я рулил всей бандитской командой, до которой мне еще сегодня утром не было никакого дела. И братва слушалась меня. И вовсе не потому, что я мотал срок вместе с Прохором. Он приблизил меня к себе, но этого было мало. Нужно было на деле доказывать свою состоятельность. И я доказал, чему, надо сказать, вовсе не был рад. Но не все в команде воспринимали меня всерьез, многие держали меня за временщика. Впрочем, я и не пытался укрепить свою, в общем-то, призрачную власть. Да и Прохор скоро встал на ноги, взял бразды правления в свои руки. А я остался при нем «министром экономики».

Прохора хоронили с почестями. В эксклюзивном цинковом гробу, сверху отделанном красным деревом. Можно было обойтись без цинка, но Прохор сам завещал именно такой гроб. Ведь вся наша сила, все наше финансовое и моральное могущество держалось на цинке, который производил подконтрольный нам комбинат.

Комбинат остался, но Прохора больше нет. Сколько крутых разборок было на его счету, из скольких передряг он выходил с честью. Казалось бы, наступили более-менее спокойные времена. Комбинат с потрохами наш, конкурентов задавили, считай, на всех уровнях, деньги рекой текут в карман. Жить бы да радоваться. Ан нет, какие-то залетные отморозки нарисовались, шпана подзаборная, абсолютно ничего серьезного. Прохор таких всегда в два счета делал. И в этот раз бы сделал, если бы отнесся к ним чуточку посерьезней. На рожон полез, без подстраховки, на характер пацанов хотел взять. У тех и силы-то не было, одна беспредельная борзота. Увы, но этого вполне хватило для того, чтобы сделать один-единственный выстрел из «нагана». Отморозков засим смешали с дерьмом, ни один не уцелел, но от этого не легче. Прохор лежал в гробу как живой. Как будто отдохнуть прилег. Набальзамированный, наштукатуренный и во лбу замазка, неприметная для глаза и скрывающая небольшую дырочку. А в затылке дырища. Нет больше Прохора. И никогда уже не будет. Осталась только память о нем.

И дольше всех эту память будет хранить моя родная сестра. Лена три года жила с ним, родила от него дочь. Прохор любил ее, доверял ей, как самому себе, но так и не заключил с ней официальный брак. Не хотел афишировать перед законом свои с ней отношения, не хотел, чтобы она пострадала в случае его ареста. А состояние свое он ей оставил еще при жизни. Весь пакет акций, которым он владел, был оформлен на Лену.

Надо сказать, что и я не остался у разбитого корыта. Не за «спасибо» же я работал на Прохора, а если точнее, то на самого себя. Мой пакет акций не превышал восьми процентов, но я уже знал, как увеличить его. Как знал, что обязательно воспользуюсь представившейся мне возможностью. Мне бы не хотелось об этом говорить, но смерть Прохора развязывала мне руки. Если раньше я мог рулить заводом только из-за его спины, то сейчас мог управлять ситуацией напрямую. Да и в бригаде я теперь становился самым авторитетным боссом. Но меня сейчас это не очень-то и радовало. Не желал я Прохору смерти, и сейчас мне было по-настоящему больно.