Птичий город за облаками - Энтони Дорр

В сентябре коллекторы звонят Банни по три раза в день. Из-за дыма в День труда почти не приезжают туристы; на пристани безлюдно, в ресторанах пусто; в «Пиг-энд-панкейк» чаевых не дождешься; и никуда не выходит устроиться, чтобы наверстать рабочие часы, которые Банни потеряла, когда закрыли «Аспен лиф».

У Сеймура словно какой-то переключатель заклинило: он видит планету не иначе как умирающей, а всех вокруг – сообщниками убийства. Жители «Эдем-недвижимости» наполняют до отказа мусорные баки, ездят на машинах из городского дома в здешний и обратно, слушают музыку через блютус на заднем дворе и считают себя хорошими людьми, порядочными, воплотившими так называемую американскую мечту – как будто Америка – это Эдем, где Божьей благодатью оделены все поровну. А на самом деле все они – участники мошеннической пирамиды, пожирающей всех, кто оказался в нижнем ряду, как мама Сеймура. Еще и гордятся этим.

На уроках перед глазами у него постоянно лагерь Иерарха. Белые палатки в тени деревьев, пулеметы на вышках, сады и теплицы, солнечные батареи, люди в рабочих комбинезонах поют, что-то рассказывают, таинственные травознатцы варят укрепляющие эликсиры из лесных трав. И каждый раз в воображении снова возникает Матильда: ее запястья, волосы, треугольник внизу живота. Она идет по тропинке с полными ведрами ягод; она блондинка, она японка, сербка, обнаженная ныряльщица с острова Фиджи, грудь перетянута крест-накрест патронташами.

Он смотрит в словаре ее имя – Mathilda; Math значит «мощь», Hild – «битва», вместе – «мощь в битве», и с тех пор Матильда является ему в образе великанши-охотницы, бесшумно скользящей по лесу. Он сидит на кровати, край планшета греет ему колени; Матильда, пригибаясь, входит в дверь, прислоняет к стене охотничий лук. Бугенвиллея вместо пояса, розы в волосах, руки-ветви покрыты листьями, она заслоняет свет люстры и обхватывает лиственной ладонью его пах.

Зено

К середине сентября Алекс, Рейчел, Оливия, Натали и Кристофер загораются идеей сделать из обрывков «Заоблачного Кукушгорода» пьесу, приготовить костюмы и поставить спектакль. Дождь промывает воздух, дым рассеивается, а дети по-прежнему приходят после школы в библиотеку по вторникам и четвергам и рассаживаются вокруг его стола. Зено осеняет догадка: эти дети не играют в волейбол, не занимаются математикой с репетитором и не состоят в яхт-клубе. Родители Оливии работают в церкви, папа Алекса ищет работу в Бойсе, в семье Кристофера шестеро детей, а Рейчел приехала в Штаты на год из Австралии, ее папа временно занимается чем-то связанным с предотвращением лесных пожаров при местном отделении Управления земельных ресурсов Айдахо.

Каждую минуту, проведенную с детьми, Зено учится. Раньше он мог думать только о том, как много Диогенова текста утрачено, а сейчас понимает – совсем не обязательно изучать мельчайшие подробности быта древнегреческих пастухов и вызубривать каждую идиому второй софистики[30]. Достаточно легких намеков на развитие сюжета, какие можно разобрать на листах, а детское воображение дорисует остальное.

Впервые за долгие годы – может быть, впервые с Лагеря номер пять, с тех пор, как они с Рексом сидели, прижавшись друг к другу, у огня в кухонной лачуге, – он чувствует себя по-настоящему проснувшимся, как будто с окон души сорвали шторы: то, что он хочет в жизни совершить, прямо перед ним, только руку протяни.

Однажды в октябрьский вторник пятеро пятиклассников сидят тесным кружком за его библиотечным столом. Кристофер и Алекс со страшной скоростью заглатывают пончиковые шарики[31] из коробки, которую невесть откуда извлекла Марианна; худенькая Рейчел, в своих вечных сапогах и джинсах, согнулась над блокнотом – что-то пишет, стирает и снова строчит. Натали первые три дня помалкивала, а теперь болтает практически без остановки.

– Значит, после всех этих странствий, – говорит она, – Аитон разгадывает загадку, проходит в ворота, пьет прямо из реки вино и сливки, лопает яблоки и персики и даже медвяные лепешки, что бы это ни значило, и погода всегда прекрасная, и никто его не обзывает, и он все равно несчастлив?

Алекс жует очередной шарик.

– Ага, жесть просто!