Полцарства - Ольга Покровская

Вода оказалась живой – она пахла елью и земляникой и хотела играть. Ася проплыла от берега до берега, толкаясь в бока воды, получая шлепки по щекам, смеясь и уворачиваясь. Выбралась на сушу, в мягкую траву, и сразу оказалась окружена весёлыми ребятами – колокольчиками и ромашками. Только непонятно, как с ними дружить, какие игры они понимают? А вот и он – бабушкин любимец Болек – торжественно надевает маленькой Асе на голову корону из добытых в пруду лилий. «Ты принцесса!» – говорит он внушительно, и Ася верит – она принцесса!

Ася не смогла бы сказать, сколько длилось видение. Под конец оно стало призрачным, шатнулось, как отражение в окнах поезда, и с лёгким свистом испарилось – но не вполне. Перед ней были те же глаза. Тот же волшебник, что в детстве надел на неё венок, теперь следил за её пробуждением.

– Я была в трансе? – проговорила Ася, трогая свои неожиданно сухие волосы.

– Ты просто отдохнула! – сказал Болек. – Просто вспомнила, что внутри всегда есть свет. Сейчас мы выпьем чаю. А потом ты пойдёшь домой, помиришься с Софьей и ляжешь спать. И проспишь до утра крепко и счастливо, а Марфуша переночует со мной.

Пока Болек готовил чай, Ася подошла к окну и, открыв центральную створку, вдохнула сырой и сладкий воздух улицы. В нём смешались дымки ресторанов, запах оттаявшей земли под деревьями, бензин и свечной аромат вечерних служб. А вот и их дом! Маленький краешек виден, и на втором этаже горит свет.

Насмотревшись, Ася вернулась к столику, где уже был сервирован чай, и почувствовала умиротворение. Ей нравилась комната, и коробка с маленькими пирожными, которую принёс Болек, и ползущий из кухни густой, немного развязный голос джаза. Нравились глаза хозяина, его доверительный тон и симпатия. Оттого, что этот посторонний человек вдруг оказался своим и даже решил остаться в Москве, мир сделался крепче. Под чай с пирожными жизнь стало меньше качать. Асей овладело уютное спокойствие за себя и своих, как будто Болек являлся особой, приближённой к Судьбе, и мог за них заступиться.

После чая Ася погладила мокрую Марфушину голову, поцеловала в лоб и вышла на улицу, размякшая от тепла, почти плачущая. Ей вовсе не хотелось возвращаться в состояние собранной злобы, а хотелось, чтобы было лето, детство, чтобы пахло из кухни медовыми коржиками. Целых два противня румяных месяцев! И чтобы завечерело, но ещё не легла прохлада – значит, чай будем пить в саду.

В тот вечер Ася помирилась с Софьей и заснула крепко, как ей и было велено, даже не успев погасить свет, так что её троюродный брат в пентхаусе с полукруглым окном мог всю ночь наслаждаться иллюзией ночного неодиночества.

Проводив Асю, Болек послал своё профессиональное душевное равновесие к чёрту и дал расцвести тревоге сполна. За свою карьеру он успел наводнить мир немалым количеством обретших силу монстров. Ему нравилась мощь, с какой люди, освобождённые от всевозможных внутренних оков, устремлялись к новым вершинам и пропастям. Год назад он бы обрадовался исцелению Жени Никольского, чуть не задушенного собственной совестью. Теперь же ему стало не по себе. Как если бы в горах, сотрясая воздух, начался сход лавины.

Загадочная комбинация с поджогом пока не раскладывалась на составляющие, но стрелка, переведённая на Лёшку, явно указывала на Курта. Болек был почти уверен в этом. Его случайный полуученик вырос над собой и больше не желал в петлю. Он хотел жить и, поняв, что для жизни ему остро необходима Ася, отважился на разбой.

Болек отвёл шторы – огни большого города, те, что обманывали его по всему свету, суля единство, а вместо этого досыта кормя одиночеством, впервые показались ему правдивыми. По крайней мере, одно жёлтое пятнышко – окно Спасёновых – никто не мог отменить. Болек знал, что утром Ася придёт за Марфушей с прежней ненавистью в душе и отчасти в этом будет виноват он – фокусник, привыкший выпускать из бутылок джиннов.

Зачастившее в гости чувство вины после стольких лет разумного взгляда на вещи нравилось Болеку уже тем, что противостояло неприятной оледенелости сердца. Вина обжигала, и это было прекрасно! В кипящей душе таял обмылок недавнего айсберга.

Конечно же, Болек не собирался поднимать мировую революцию, но чувствовал, что имеет право взорвать систему в самом себе и выложить в мир съёмку с места событий. Допустим, написать книгу. Весёлую исповедь, которая поставит точку в его нынешней профессиональной деятельности. Беда, что пока он не знал даже приблизительно, что последует за этой «точкой». Останется ли хоть что-нибудь, когда он сбросит всю шелуху? До недавнего времени он отрицал существование цельной, неделимой истины. Теперь же ему страстно хотелось, чтобы она была.

В рассеянных мыслях Болек принес из кухни еды и чаю. Марфуше достался хлеб с кусочками сыра. От слабосолёной сёмги она отказалась, робко потупив морду, а больше ничего «собачьего» в холодильнике не нашлось.

Возможно, думал он, кормя Марфушу сыром, неделимая истина – это как раз и есть упрямый, не шибко умный пацан со своим собачьим приютом. Вот о чём толковал ему Саня…

Уже из постели он позвонил Марье Всеволодовне и рассказал, что живёт теперь в Москве, а в комнате у него сидит скромная уличная собака.

– Марья, у меня к тебе просьба, – перешёл он к главному. – Помнишь, ты меня учила: если чувствуешь поломку, первым делом проверь любовь и отвагу. У меня всё на нуле! Срочно нужен твой мастер-класс! Хватай Луиша, билеты я закажу. И насчёт визы – свяжусь с девочкой в агентстве, она быстро всё сделает. Давай, тебе понравится! Окна – почти на Кремль!

– Что ты, сынок! Я и не летала с тех пор, как сюда приехала! У нас с Луишем и загранпаспорта нет! – возразила Марья. – Да и что это ты вздумал на себя клеветать? Ты очень отважный, милый! А любовь я на тебя нашлю, не беспокойся. Мне это даже проще на расстоянии!

Засыпая, Болек подумал, что завтра же накупит Марье русских подарков – павловопосадских платков, льняных рушников, вологодских кружев, прихлопнет всё это жостовским подносом и отправит срочной посылкой. Вряд ли подаркам найдётся применение в быту, но сердцу Марьи Всеволодовны будет радостно – прислал «сынок».

Прошедшая ночь была странной. Одной из многих странных ночей, которые выпадали на долю Болека. Ему доводилось спать в лодке, в космическом коконе юрты, на заваленных снегом маленьких аэродромах. На этот раз необычность заключалась в том, что у него нашла ночлег робкая собака Марфуша – существо, языка которого он не знал. Марфуша переживала в чужом доме. Сидела у двери комнаты, устало свесив голову, смыкая веки, но не осмеливаясь лечь. Угощение лишь немного смягчило её тревогу. Когда же чужой человек гостеприимно предложил ей расположиться в кресле, Марфуша поджала уши и сбежала в прихожую, где ещё пахло землёй приюта, соскользнувшей крохотными комочками с ботинок Аси. Уснула не скоро и во сне вздыхала тяжело и горько, мешая Болеку спать. Он слушал собачьи вздохи, как детские всхлипы.

В семь утра пришла Ася. Ответив на звонок домофона, Болек включил кофеварку – ему нужен был аромат «позитива». И действительно, когда Ася вошла, стало ясно – от умиротворения не осталось и следа. Губы его младшей кузины были сжаты, лицо выдавало боль и решимость. С тревогой волчицы она обежала взглядом прихожую – где Марфуша?