Полцарства - Ольга Покровская

– Ругайте меня, ругайте… – жалко проговорил Илья Георгиевич. – Паша меня ругает, и ты, Сонечка…

– А насчёт Аси, – не слушая жалобы старика, продолжала Софья. – Так у неё, похоже, наконец настал подростковый возраст! Я бы очень не хотела её разрыва с Лёшкой. Пойдёт по моим стопам, станет стервой независимой. Не хотела бы, честно! Что же всем нам так не прёт!.. – И умолкла, сосредоточенно глядя на взбухающее какао. Сняла, перелила в кружку, подумала и, взяв маленькую кофейную чашку, налила остаток Илье Георгиевичу. – Угощайтесь! Молоком холодным разбавить вам?

Старик погрузился во вкус какао-бобов, как в молодость, и благодарно взглянул на Соню. Она усмехнулась и вдруг, порывом, призналась:

– Илья Георгиевич, а у меня ведь очень большие проблемы! Действительно большие. А я, как дура, думаю не о том, как отмахаться, а о том, что хочу любви. Хочу ожить, понимаете? Пусть в тюрьме, пусть хоть на плахе – но чтобы со мной снова был трепет жизни! Я устала тянуть всё это. Зарабатывать, кормить, тащить. Знаете, смешная история… – Она села к столу и, забывшись, разворошила пятерней с такой тщательностью устроенную прическу. – Мне показалось, что я влюбилась в мальчика, так, слегка… Он глупый, моложе меня, я поэтому его собой никак не нагружала, радовалась просто какому-то оживлению чувств. А потом – взяла и предала себя, предала свою дочь, потому что этот дурак… В общем, чтобы его спасти. А он, со страху, что ли, полюбил нашу Асю. Да… Знаете, я всё время мёрзну, руки мёрзнут, ноги, вот – хожу в шерстяных носках! – сказала Софья и вынула из тапки ступню в сером узорном носке.

Илья Георгиевич, хмельной от корвалола, с упоением выслушал исповедь. В кои-то веки с ним говорили как с человеком, достойным тайн, а вовсе не старой калошей! Если бы он был молод, он дал бы Софье какой-нибудь счастливый совет. Но кто станет слушать забавного старика! С такой безнадёжной лысиной и животиком любые идеи звучат старомодно. Эх, душа-то у него молодая – вот в чём горе! А запихнули в старый мешок. Почему бы не быть нам, как эльфам, вечно юными?

– Сонечка! – проникновенно заговорил он. – Ты такая молоденькая, обаятельная! Тебе просто стыдно, непростительно разочаровываться! Верь – ещё будут в жизни чудеса! Я вот старый, а всё равно жду. Иногда проснусь и думаю – а вдруг Ниночка явится и, как Беатриче, меня уведёт, безо всякой смерти? – И смущённо пожал лежащую на столе худую, в синих жилках, Софьину руку.

– Илья Георгиевич, тошно мне! – сказала Софья. – Мы сейчас встречаемся с бывшим мужем. Он подъедет. На девяносто девять процентов – будет какая-то подлость. У меня сейчас трудный момент, он воспользуется. И при этом наивно надеюсь: а вдруг, наоборот, предложит помощь? Было же в нём что-то хорошее, когда мы женились? Представляете, какая дура? – покачала она головой. – В общем, зайдём куда-нибудь кофе выпьем…

– Сонечка, вы лучше выпейте шампанского! Ах, я бы так на вашем месте выпил шампанского! – не вполне уяснив смысл Сониного свидания, посоветовал Илья Георгиевич и, молодой чужой молодостью, задумался. Жалко, с Ниночкой они пили шампанское редко, а всё больше слушали вечерами пластинки с классической музыкой. От этого прожитая жизнь, если глянуть через плечо, казалась грустной и серебристой.

Ася с Марфушей приехали домой на такси. На Пятницкой память качнулась и выплеснула на поверхность тупые ревнивые слова, которыми Лёшка сопроводил поджог. Сделалось вдруг страшно, что он может оказаться дома, – но только на секунду. Выбравшись из машины, Ася прошла через двор очарованным шагом – как героиня эпоса, чью деревню сжёг враг. Не было, правда, в руке меча – только Марфушин поводок. Но погодите, дайте срок, – и меч добудем! Марфуша, спешившая рядом с хозяйкой, почувствовала, как разбегаются вокруг Аси волны гнева, и поджала уши.

В подъезде Асин воинственный шаг был перебит окликом консьержки:

– Настя, обратите внимание – у нас тут выставка-продажа! Семён Аркадьевич привёз картины своего друга, недорого. Есть миленькие!

Ася, подтянув Марфушу к ноге, оглядела стены. И правда – всё было завешано дурно намалёванными рощами и букетами, в которых розы невозможно отличить от пионов. Среди цветения выделялось одно никуда ни годное море и два городских пейзажа, оба с Останкинской башней. Непритязательность полотен и наивная практичность, с какой был придуман вернисаж, смутили Асю. Она почувствовала, как затихает в груди мотор войны.

– А собачка – ваша? – спросила консьержка. – Подождите! У меня для неё тут есть! – И вынесла пакетик с куриными косточками.

– Спасибо, – сказала Ася, машинально взяв пакетик.

Общительная женщина улыбалась ей и Марфуше. Улыбался воздух подъезда – ароматом заваренного консьержкой растворимого кофе. Любительские картины улыбались завитками краски. Обывательский мир старого дома принял Асю в объятие, и она растеряла воинский дух. Скорее домой! Там она согреется, выполощет из пушистых волос дым и горе. Положит в розетку родительского варенья, вскипятит чаю и устроится в обнимку с племянницей на диване читать книжку. В уютном гнезде почитать ребёнку сказку – это такое же немудрёное средство от грусти, как мёд от простуды. Возможно, оно и не вылечит душу, но поможет продержаться до лучших дней.

Когда Ася с Марфушей поднялись на площадку, Илья Георгиевич и Серафима уже успели не единожды разложить пасьянс. Утомившись, оба теперь смотрели мультфильмы, при этом старик оставил дверь в прихожую открытой и чутко прислушивался, в надежде уловить на лестнице Софьины шаги. Что греха таить, хотелось уже сдать вахту, чтобы спокойно распорядиться стариковским вечером. Может, удалось бы заняться своим научно-литературным трудом. А потому, стоило Асе звякнуть ключами, Илья Георгиевич был тут как тут.

– Ох, Настенька! А собачка – Пашина? Тоже из погорельцев? – спросил он, высунувшись из двери и осторожно приглядываясь к Марфуше. – Ты скажи, как хоть он там?

– Он взрослеет, Илья Георгиевич, – проговорила Ася. – Учится смотреть в лицо дикой человеческой злобе.

Илья Георгиевич покачал головой – скорее неодобрительно, чем сочувственно.

– Лучше бы к экзаменам готовился! – заметил он и, поправив очки, вгляделся в Асино новое, хмурое и усталое лицо. – Настенька, а ведь ты поразительно похожа на Сонечку! Я-то думал, ты на Саню похожа… А нет!

Ася дёрнула плечом и отперла дверь.

– А Сонечка-то ушла! – спохватился старик. – Сказала, что ненадолго. Тут у меня Серафима…

Постелив дома в прихожей плед для Марфуши – лежи пока здесь! – Ася пошла к Илье Георгиевичу забрать племянницу.

В гостиной у Трифоновых торшер оранжево освещал кресло и столик с телепрограммой, шумел Серафимин мультик, долетал из кухни добрый запах еды. И всё равно, войдя, Ася почуяла дух сиротства. Сколько она помнила себя, ей всегда хотелось наколдовать Трифоновым в комнату огромную наряженную ёлку с подарками – чтобы развеять печаль жилища. Сегодня роль ёлки исполняла Серафима с хомяком, сидевшая на стуле по-турецки, вбуравившись взглядом в мультфильм.