Екатерина Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева

В Берлине старый хитрец Фридрих II, еще не утратив надежду вернуть вес в русских делах, принял Дашковых с помпой. Он даже разрешил княгине присутствовать на военных маневрах, чего обычно не делал для женщин. Оставалось только догадываться, как семья, совершившая триумфальный круг по Европе, будет встречена дома.

Весной 1782 года Дашковы вернулись в Россию. Особняка в столице у них не было. Поэтому Екатерина Романовна направилась в Кирианово, где стоял летний дом. Здесь княгиня прожила до глубокой осени, вынеся наводнение, сырость и холод.

В одном из писем старому сотруднику дяди — Д.И. Фонвизину — она иронизировала: «У нас же пристойных трактиров не завелось, а то бы хотя новое зрелище представила — в столице ее величества двора ее статс-дама, а притом русская уроженка, в трактире домком живущая! По дорожной привычке в трактир въехала! Теперь же в подражание ее подвластных кочующих народов и за неимением палаток, остается в карете на улице жить!»{692} Кажется, княгиня смеется, но с раздражением и претензией. Трижды повторенное «ее» указывает на адресата колкостей. Императрицу. «Конечно, Е.Р. Дашкова желала более достойной для себя встречи»{693}.

Триумфальных ворот?

Возможно, у Екатерины Романовны не было денег на наем приличного жилья? Но, едва приехав, она начала через отца Романа Илларионовича торговать новую деревеньку, не сошлась в цене — «по сту рублей душа» дороговато — и «отложила попечение»{694}.

Пройдет несколько месяцев, наша героиня будет осыпана пожалованиями, но так и не переедет из Кирианова. Станет греться присланной братом Александром водкой, но не тронется с места. Почему? Остается предположить, что она ждала приглашения во дворец. При тогдашнем благоволении государыни такой оборот выглядел вполне реалистично. Однако Екатерина II поставила себе за правило не жить с княгиней под одной крышей. Уже глухим ноябрьским днем она задала вопрос, все ли еще подруга проводит время на даче. И, получив утвердительный ответ, прямо указала на дом герцогини Курляндской: «Я велю его купить для Вас»{695}.

Звучит как приказ. Надежды княгини не оправдались.

Вернемся назад.

Летом на даче в Кирианове Екатерина Романовна чувствовала себя вольготнее, чем в столице. Отсюда можно было совершать поездки по окрестностям, не опасаясь, что за каждым твоим шагом наблюдают. А потому первые визиты Дашкова нанесла отставному и уже тяжелобольному Панину. Как принял ее старый покровитель?

Он никогда не скрывал перед племянницей своих мыслей. Рассуждение Никиты Ивановича о переменах в законодательстве имеет много общего с упреками Дашковой в адрес Петра I. Только теперь под ударом его красноречия был другой деспот — Екатерина II. «Тщетно пишет он новые законы, возвещая благоденствие народа, прославляет премудрость своего правления: новые законы будут не что иное, как новые обряды, запутывающие законы старые, народ все будет угнетен, дворянство унижено, и, несмотря на собственное его отвращение к тиранству, правление его будет правление тиранское»{696}.

Эти рассуждения были близки нашей героине. Однако теперь ее занимали другие мысли: представление ко двору и производство сына. Поэтому, когда в Кирианово завернул сам Потемкин, а Дашковы оказались в гостях у Никиты Ивановича, княгиня горько сожалела: «Мне было очень досадно, что он не застал меня дома».

Не следовало жертвовать прошлому настоящим. Для Панина всё было кончено. Для Дашковой начиналась новая страница жизни, полная надежд. Впрочем, на первой же строке чистого листа судьба поставила кляксу. Дом в Кирианове подмыло весенним паводком, среди болот Павел Михайлович подхватил горячку, саму княгиню скрутил ревматизм, перешедший с ног на живот. Мучительные приступы рвоты могли быть признаками сильнейшего нервного напряжения. Потемкин узнал о визитах к Панину и должен был рассказать императрице. Позволительны ли контакты с опальным вельможей? Когда-то Екатерина II запрещала министру откровенничать с племянницей. Теперь те поменялись ролями.

Но всё обошлось. «Мой добрый и искусный Роджерсон… спас меня». Дашкова в который раз не называет врача лейб-медиком. Между тем его присылка к больной — большая честь. Можно было отбросить сомнения: Екатерине Романовне рады, ее примут «с неизменным благоволением».

Повторялась ситуация десятилетней давности, когда после первой поездки за границу на княгиню пролился золотой дождь. Но тогда он был вызван победой группировки Панина, а теперь — его падением. Дашкова вдруг осталась одна, без поддержки и политических обязательств. Ее следовало немедленно присвоить, что императрица и сделала, позолотив подруге ручку. В 1782 году княгиня получила 35 тысяч рублей на покупку столичного дома, 15 тысяч десятин земли — огромное село Круглое в Могилевской губернии, где числились 2490 (по другим данным — 2577) тысяч крепостных, еще 35 тысяч рублей для возведения там усадьбы и две тысячи рублей на платежи проездных пошлин{697}. Кажется, императрица позаботилась обо всем. Если бы у Екатерины Романовны захворала собачка, ее бы немедленно приняли на казенный кошт и лечили бы при дворе.

Дашкова быстро освоилась с новой ролью, так как считала ее естественной и заслуженной. Еще вчера робкая и не уверенная в покровительстве сильных мира сего, она без какого бы то ни было объяснения начала вести себя «с замашками принципессы». «Через два дня после моего приезда я узнала, что князь Потемкин бывает каждый день со мной по соседству у своей племянницы графини Скавронской, которая была больна после родов; я послала лакея сказать князю, что хочу дать ему маленькое поручение… На следующий день князь Потемкин сам приехал ко мне»{698}.

Заметим: Екатерина Романовна послала лакея с письмом не в присутствие Военной коллегии, а в дом к племяннице и любовнице Потемкина — действие почти неприличное. Чуть позднее, когда императрица решила назначить Дашкову директором Академии наук, та написала письмо с отказом, но заметила, что уже 12 часов ночи — беспокоить Екатерину II поздно. «Сгорая от нетерпения покончить с этим делом… я поехала к князю Потемкину, никогда прежде не переступая порога его дома. Я велела доложить о себе и просила меня принять, даже если он в постели»{699}. Потемкин встал, принял княгиню и любезно постарался склонить к положительному ответу.

Екатерине Романовне давали понять, что она вдруг стала очень близка вершителям реальной политики. Князь — сама предупредительность. Встретив даму в Царском Селе, спрашивает, в каком чине она желает видеть своего сына. Не в каком положено, а в каком изволите. Ответ Дашковой показателен: «Императрице известны мои пожелания; что же касается до чина моего сына, то вы, князь, должны знать это лучше меня; двенадцать лет тому назад он был произведен в прапорщики кирасирского полка, и императрица повелела постепенно повышать его в чинах. Я не знаю, исполнено ли ее желание»{700}. Дашкова будто старается уличить Потемкина в служебной некомпетентности. В ответ — ни тени возмущения. Первый вельможа империи вытягивается во фрунт перед Екатериной Романовной. Зачем?