Взлет черного лебедя - Ли Кэрролл

Но, шагая с отцом по ступенькам в морозный февральский день, я вновь ощутила знакомый запах. Зак встретил нас на пороге, уверенно держа в руке кисть. Его одежда была забрызгана свежими масляными пятнами, а глаза сияли. Как только я вошла в мастерскую, мое внимание сразу привлек большой холст… и у меня перехватило дыхание. Жаркие краски пылали на темном фоне — не синем, не черном и не лиловом, а какой-то фантастической смеси. Сначала мне показалось, что передо мной абстракция, но приглядевшись, я различила изящные силуэты с крылышками и цветы. Конечно же, Зак изобразил вересковый сад в парке Форт-Трайон в ту ночь, когда я впервые гуляла там с Уиллом. Тогда я и обрела «волшебное зрение», благодаря порции его крови.

С глазами, полными слез, я повернулась к Заку.

— Как ты?.. — пробормотала я и умолкла — рядом с Заком стоял мой отец и тоже почти плакал.

— Это же Люксембургский сад, когда я встречался там с Марго, — признался Роман.

Зак молча кивнул. Я догадалась — для художника пейзаж не являлся сверхъестественным, а был символом первой любви. Но кто же тайная любовь Зака? А он стал показывать нам остальные холсты — он создал уже больше десятка работ, каждая из которых представляла собой захватывающий всплеск цвета и формы. Я исподволь наблюдала за Заком. А Роман пытливо смотрел на меня. Потом Зак поспешил в другой конец лофта, чтобы принести мне что-то в подарок, и отец обратился ко мне.

— Гарет, — проговорил он еле слышно, — у меня крыша поехала или все дело в этом? — и он обвел рукой картины.

— У меня нет слов, — ответила я. — На его картинах — целые миры. Но, — я понизила голос, — Зак потерял свою возлюбленную?

Я думала, отец поинтересуется, откуда у меня возникла такая мысль. Ведь я разглядела историю утраченной любви в абстракциях — но он лишь печально улыбнулся и произнес:

— Он был влюблен в твою маму.

Я открыла рот, готовясь засыпать отца вопросами. Долго ли все продолжалось? А ты знал? Но в этот момент вернулся Зак со свернутым в трубочку листом бумаги.

— Я нашел его, когда перелистывал старые альбомы для этюдов. — Он протянул мне рисунок. — Наверняка ты захочешь его себе оставить, Гарет.

Я была в курсе, что Зак получил классическое художественное образование, но никогда не видела ни одной его работы, выполненной в реалистичной манере. Поэтому я опять испытала шок. Это был карандашный рисунок — моя мать сидела у озера, а в воде темнело ее отражение.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Очень красиво.

Мой отец улыбался Заку. Теперь мне стало ясно, почему эти двое так близки и не покидали друг друга в тяжелые времена. Роман был рядом с Заком, когда тот бросил живопись. А Зак сидел у его кровати, пока тот лежал в больнице. Их объединяла любовь к одной женщине, и оба потеряли ее. Раньше я не понимала таких чувств. Если бы я была знакома с одной из тех, кто любил Уилла, скажем, с Маргаритой д'Арк или мадам Дюфе, я бы с радостью сейчас подружилась с ними.

Долгая зима, наконец, ослабила свою хватку, и наступила весна. Я погрузилась в дела. К нашему удивлению, «Сотбис» проявил интерес к нашему Писсарро. Организаторы пожелали выставить их на продажу на весеннем аукционе работ импрессионистов в Париже. Поэтому мне пришлось заняться перепиской, подготовкой репродукций для каталогов и отправкой картин.

Кроме того, меня завалили заказами на медальоны. Вместо того чтобы ударить по моему бизнесу, кризис сделал популярными ювелирные изделия средней стоимости с девизами типа «НАДЕЖДА», «ВЕРА» и «ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА МЕНЯ ЗАКАЛЯЮТ». Поначалу мне было трудно, поскольку правую руку сковывали оставшиеся после ожога рубцы. Однако мало-помалу подвижность отчасти вернулась ко мне. Хотя у меня совсем не получалось щелкнуть пальцами и сотворить волшебный огонек. Зато мышцы ладони левой руки постоянно напрягались и подсказывали мне строгое направление на север. Моя способность видеть ауры и читать чужие мысли тоже не улетучилась. Все это служило для меня единственным доказательством того, что мои приключения были реальными. Порой я, конечно, сомневалась, но я прогоняла от себя назойливые мысли (так же, как искушение поиграть в телепатические игры или спрыгнуть со смотровой площадки Эмпайр Стейт Билдинг). А пока я решила загрузить себя работой.

Много сил я потратила и на подготовку галереи к персональной выставке Зака. Ее открытие было назначено на последнюю неделю мая. Тогда же открывался аукцион «Сотбис» в Париже. Сначала я волновалась из-за того, что отец дал мне слишком мало времени для подобающей рекламы вернисажа, но я ошиблась. Художественное сообщество Нью-Йорка было прямо-таки зачаровано мыслью о возвращении угасающей звезды.

— Людям хочется хороших новостей, — заявил пилот Салленбергер о реакции общественности на его героический поступок. — Наверное, нам необходимо ощутить надежду.

Наверное, в том, что сильно пьющий художник «завязал» и начал создавать изумительные картины, тоже был некий знак. Выставке Зака предшествовала такая шумиха, что я боялась, как бы он не сломался, но он все воспринимал с добродушным юмором и излучал небывалую уверенность. Когда полотна были развешены, я наконец поняла — волноваться не о чем. В пока еще безлюдной галерее работы источали ауру покоя и красоты.

— Удивительно, — донесся до меня голос профессора Нью-Йоркского университета, который вел по выставке группу студентов. — Мы, разумеется, учитываем бурное прошлое мастера. Но этот бунт цвета и движения буквально проводит зрителя через великие катаклизмы опыта к безмятежности, завоеванной тяжелой ценой.

Какой именно «опыт» узрел профессор в новых творениях Зака, оставалось только гадать. Выставка получила название «Стихии», а таблички под четырьмя главными холстами гласили: «Воздух», «Земля», «Вода» и «Огонь». В них я увидела все свое недавнее прошлое. Песнь ветра над городом и боль в глазах Нома Эрдмана, когда он вживлял мне в ладонь камень-компас. Тоску Мелузины по чистым ручьям. Костер, пылающий на берегу острова Говернорс, и его пламя, тянущееся к звездам. А еще — последний полет сильфов, когда Оберон освободил их души и отпустил в эфир, и озаренный пламенем факелов маскарад в старинном Версале. Я ходила по галерее и слушала, слушала… Один пресыщенный критик с чувством признался, что холсты Зака вернули его в садик бабушки. Какая-то молоденькая девушка — менеджер хеджингового фонда — сказала, что картины напомнили ее идиллическое лето на побережье штата Джерси, где она в подростковом возрасте участвовала в работе спасателей на водах. Так или иначе, но в итоге многие посетители захотели приобрести произведения. Еще до окончания выставки мы все распродали.

Я помогла светящейся от радости Майе (комиссионные помогли ей расплатиться за купленную через ипотеку студию в Вильямсбурге) закончить уборку, а потом заглянула на кухню. Там я обнаружила отца и Зака, пьющих шампанское.

— Присоединяйся к нам, милая, — ласково вымолвил отец, когда я устало села за стол.

— Конечно, — кивнула я и взяла высокий хрустальный фужер с шампанским, который мне протянул Зак. (Эти бокалы родители привезли из Парижа, где проводили медовый месяц.) Неужели Роман был напряженным и взвинченным пять месяцев назад — в тот вечер, когда я вернулась домой из магазинчика Ди с серебряной шкатулкой? А теперь, несмотря на полученное огнестрельное ранение, он выглядел счастливым, отдохнувшим и умиротворенным.