Правитель империи - Олесь Бенюх

— О, это особый певец! — воскликнул Джерри. — Имма Сумак в облике птицы!

И почти без перерыва и без всякого перехода продолжал:

— Кстати, как тебе нравится наш итальянский солист, наш современный Карузо, наш несравненный Дик Маркетти?

Рейчел с удивлением смотрела на мужа?

— При чем тут Маркетти? — наконец вымолвила она.

— Как при чем? — в свою очередь удивился Джерри. — Разве ты не знаешь, что он в детстве принимал участие в конкурсе певцов в Риме и даже получал призы?

— Конечно, нет! — искренне удивилась Рейчел.

— Вот видишь, и хорош собой, и молод, и вокалист отменный, продолжал Джерри.

— Ах, это! — улыбнулась Рейчел. Щеки ее порозовели, глаза искрились. — И ты что же, ревнуешь?

— А почему бы и нет? — недобро усмехнулся Джерри. — От человека, который с твоей женой проводит достаточно много времени и на людях, и наедине, жди подвоха.

— А от жены? — Рейчел перестала улыбаться. Джерри тотчас заметил это и понял, что дальше разговор вести в том же духе нельзя.

— Жена Цезаря вне подозрений! — сказал он, возвращая веер Рейчел целуя ее в лоб.

«Бешеный!» — Рейчел смотрела на Джерри откровенно влюбленным взглядом.

«Ну, берегись, Дик Маркетти! — думал в то же время Джерри. — Это говорю я, Джерри Парсел».

ОТРЫВОК ИЗ РАННЕГО РОМАНА ХЬЮ УАЙРЕДА[5] «ТАЙНА ИСПОВЕДИ»

«…Реджинальлд стоял в пикете шестой час. Накрапывал мелкий, назойливый дождь, такой привычный в эти осенние промозглые недели в Детройте. Было три часа пополудни. день медленно клонился к концу. Блеск мокрых крыш, блеск мокрого шоссе, блеск мокрых оконных стекол городских зданий — весь этот блеск приглушался ровной и, казалось бы, такой невесомой матовой пеленой дождя. Реджинальд уже дважды, по очереди с товарищами по пикету, заглядывал в кабачок, расположенный совсем неподалеку. Сначала он выпил пива. Но это не подняло его настроения. Напротив, он изрядно продрог. И когда настала вновь очередь его пятнадцатиминутного перерыва, он „искупал язык“ в ямайском роме. „Странное дело, — думал Реджинальд, выходя на улицу, — казалось бы, подумаешь, какой пустяк стаканчик коричневой бурды. Ан, нет! И греет, и светит, и веселья прибавляет“. Посмеиваясь чему-то своему, Реджинальд быстро подошел к заводским воротам. Он еще издали увидел, что пикетчики стояли теперь в линию. „Будут дела!“ — подумал он, прибавляя шаг и потирая при этом руки. „Реджи!“ — услышал он чей-то знакомый голос. Оглянувшись, он увидел, как его нагоняет Джимми-Длинный Ус из его же цеха. „А меня послали вытащить тебя из паба! — радостно сообщил он. И, наклонившись к Реджинальду, доверительно сказал, понизив голос: Обещают штрейкбрехеров“. „Кто обещает?“ — поинтересовался Реджинальд. Джимми-Длинный Ус раскрыл уже было рот, чтобы сообщить о том, кто обещал штрейкбрехеров, как из-за угла приземистого старого квартирного дома выскочили два грузовика. Они остановились в шаге от линии пикетчиков, и из них тотчас посыпались на мостовую люди. Одеты они были все неброско, на руках имели рукавицы из брезента, в руках — металлические пруты. „Какие молодые“, — подумал Реджинальд, успев занять свое место в пикете и продолжая разглядывать лица прибывших. Из кабины водителя первого грузовика не спеша вылез невысокий, добродушного вида человек. „Это же Перри, помощник менеджера по персоналу, — подумал Реджинальд. — Ему-то чего здесь надо?“. Перри сделал какой-то знак рукой тем, кто прибыл на грузовиках, и они быстро сгрудились у проходной. Перри короткими шажками пробежал вдоль линии пикетчиков, заглядывая внимательно каждому в лицо. Делал он это молча. Молчали и рабочие. „Ищет кого или хочет запомнить, кто в пикете стоит, что ли?“ — подумал Реджинальд. Как и все другие рабочие, он хмуро и внимательно наблюдал за действиями Перри. А тот вновь подошел к толпе привезенных им штрейкбрехеров, обернулся к пикетчикам и громко произнес: „Господа! Не будем ссориться. Вы пропустите нас с миром, а сами ступайте по домам. Дело к вечеру. Через полчаса начнется телевизионная трансляция футбольных матчей“. „Ты сам убирайся домой свой телик смотреть!“ добродушно порекомендовал ему Джимми-Длинный Ус. „Прочь с дороги!“ закричал Перри и, ухватив ближайшего к нему пикетчика за рукав, отшвырнул его в сторону. за Перри двинулись парни с прутьями. „Драться и мы умеем!“ подумал Реджинальд и со всего размаха двинул кулаком в челюсть надвигавшегося на него штрейкбрехера. Тот, вероятно, не ожидал столь активного нападения. Удивленно посмотрев на Реджинальда широко раскрытыми глазами, он стал медленно оседать на тротуар. В последний момент металлический прут все же помог ему удержаться на корточках. Реджинальд весело смотрел на скорчившегося перед ним парня, ждал. Посидев так с минуту, парень медленно выпрямился во весь свой рост, также медленно размахнулся металлическим прутом и с силой опустил его на голову рабочего. Реджинальд устоял. Закрыв глаза, он почувствовал, как что-то теплое стекает по его лбу. „Дождь сильнее пошел“, — отметил он про себя и провел рукой по голове. Рука была красная. Удивленный, он лизнул ее, даже понюхал. Кровь. Он поднял глаза, чтобы посмотреть в лицо ударившему его парню. тот вновь занес над головой прут. Реджинальд успел схватить прут рукой, отшвырнуть далеко назад. Парень испуганно оглянулся, словно искал сзади себя кого-то, кто мог бы ему помочь.

Потасовка шла вдоль всей линии пикетчиков. Перри спрятался в кабину грузовика, но его оттуда выволок Джимми-Длинный Ус.

— Меня нельзя бить! — закричал Перри. — Я не выношу боли!

— Ах ты, сукин сын, боли не выносишь? — завопил Джимми. — А сюда явился на званый обед? Да еще всех этих ублюдков с собой приволок!

— Чего с ними митинговать, — угрюмо заметил пожилой рабочий. — Они же, гады, искалечат всех наших!

Джимми-Длинный Ус ударил Перри кулаком в солнечное сплетение. Тот упал. Джимми стал бить его ногами в живот. Реджинальд, обхватив штрейкбрехера за плечи обеими руками, рванул на себя, и они покатились по скользкой мостовой. Завыла полицейская сирена, другая. Минуты три-четыре спустя двое полицейских с трудом оторвали Реджинальда от его жертвы. рабочий сидел на штрейкбрехере верхом и методично бил его головой о решетку водостока. Оба были вымазаны в грязи и крови. Вскоре грузовики увезли штрейкбрехеров. Пикетчики остались у ворот завода. Среди тех, кто нуждался в помощи врача, был Реджинальд. Лежа на тротуаре рядом со своей жертвой и дожидаясь машины муниципального госпиталя, он думал о том, что человек во всем похож на зверя. Голодный, он, так же как зверь, готов убить за кусок еды. И готов убить, сохраняя жизнь своего потомства. Реджинальд думал о судьбе своих четырех детей. И еще он думал о том, что если его уволят, он работы больше, пожалуй, никогда для себя не найдет. „Сорок девять лет, почему-то усмехнулся он. — Нет, работы мне больше ни за что не найти“»…

Это писалось, когда Парсел был молодым, много лет назад. Тогда, перечитав написанное, Джерри задумался. Действительно, чем человек отличается от зверя? Тем, что он трудом своим создает материальные блага? Но он больше, гораздо больше сжирает, выпивает, сжигает, использует этих благ, чем может, чем имеет право себе позволить. Следовательно, разум, увы, не является сдерживающим началом. Да разве только в этом дело? Разве не звериное начало толкает человека к накопительству всего и вся в гораздо большей степени, чем это делают звери, запасая пищу на долгую зиму? Разве не в предвидении непредвиденного я коплю свои миллионы? И жалко ли мне таких вот Реджинальдов и их детенышей? Думаю, не более, чем процветающему гризли — семейство его голодающего собрата. И никто здесь ни в чем не виноват. Выживает умнейший, сильнейший, хитрейший. Когда я слышу, что в ком-то просыпается или проявляется инстинкт зверя, я не могу сдержать усмешку. Все эти инстинкты дремлют под практически невесомым покрывалом, сотканным человеком за миллионы лет его борьбы за существование. Покрывало это называют и совесть, и честь, и человеколюбие, и — как только его не называют. И мгновенно отбрасывают, рвут в клочья, уничтожают вовсе, как только обстоятельства и окружающая среда заставляют нас быть самими собою. Можно переделать пустыню, превратив ее в цветущий оазис; можно сотворить ракету и достичь на ней самые далекие звезды. Нельзя переделать лишь природу человека. Хотя, не спорю, на какое-то время и в каких-то условиях его можно в определенной степени одомашнить, окультурить, приручить…