Ахульго - Шапи Казиев

– А люди? – спросил Али-бек.

– Нельзя же оставлять их на пути генерала.

– Конечно, нельзя, – согласился Шамиль.

– Жителей приграничных аулов мы переселим в горы, а сами аулы, в которых можно обороняться, превратим в крепости.

– Ясно, имам, – кивнул Ахбердилав.

– Ты отправляйся в Аргвани, – сказал ему Шамиль.

– Дальше их пускать нельзя.

– Лучше бы их остановить у Буртуная, – сказал Ташав.

– Буртунай будет первым рубежом, – согласился Шамиль.

– Его надо укрепить немедленно.

Затем было решено, кто и в каком направлении будет действовать, сколько ему понадобится сил и где их взять. Было определено направление и для самого Шамиля, который не собирался отсиживаться в Ахульго.

Пока наибы обсуждали, как они будут помогать друг другу, имам велел Амир-хану писать письмо. Подумав немного, он начал диктовать:

– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. От имама Шамиля его благородному брату Ага-беку Рутульскому – мир тебе и милость всевышнего Аллаха! А затем…

Когда Шамиль и его сподвижники вышли из резиденции, над Ахульго разносился призыв муэдзина к полуденной молитве.

Юнус выпустил голубя с письмом для Ага-бека. Все проводили глазами птицу, для которой не существовало ни границ, ни трудных дорог, а была лишь прозрачная, пронизанная солнечными лучами свобода. Затем они отправились в мечеть, причем впереди Шамиля шел Султанбек с обнаженной шашкой, а позади него – Юнус. Следом двигались остальные, и чем ближе они подходили к мечети, тем многолюднее становилась эта процессия.

А наутро жены и дети провожали воинов в поход. Они долго смотрели вслед удаляющимся всадникам, пока те не исчезали за горами или не сливались с дорогами, по которым они уходили. Дети спрашивали, когда вернутся их отцы и братья, но матери не знали, что им ответить, и только молились о ниспослании мюридам побед и благополучном возвращении.

Шамиль двинулся в аулы, находившиеся в опасной близости от Шуры с ее большими войсками. Он убеждал людей оставить дома и уйти в горы, говорил, что смирение их не спасет. Но не все готовы были покинуть насиженные места. Большинство, свыкшись со своим неясным положением, сохраняло показной нейтралитет, хотя и помогало тайно мюридам.

Один из аулов отказался принимать Шамиля, не желая больше подвергаться опасности. Тогда Шамиль, в залог их неучастия в войне на стороне противника, взял от аула аманатов и отправил их на Ахульго.

Когда Шамиль занял родной аул Гимры, об этом быстро стало известно в Шуре, которая была недалеко. К Гимрам двинулась горская милиция, а следом и генерал-майор Пантелеев с батальоном пехоты и двумя горными орудиями. Не желая подвергать аул новому разорению, Шамиль оставил Гимры, пополнив свой отряд земляками-новобранцами.

Убедившись, что Шамиль удалился, Пантелеев вернулся в Шуру и сообщил Граббе о разгроме шамилевских скопищ и освобождении Гимров от мюридов.

Придерживаясь той же тактики, еще несколько отрядов во главе с Сурхаем, Али-беком и другими наибами курсировали в приграничных районах. Неожиданно появляясь в разных местах, они отвлекали силы Граббе, вступали в стычки с ханской милицией и не давали войскам противника окончательно сосредоточиться.

Множество горцев откликались на воззвания Шамиля, которые он разослал по Дагестану. Его мюриды появлялись в самых отдаленных аулах, призывая людей подняться на борьбу и отстоять свою независимость. Они обращались к людям на площадях и в мечетях:

Рабы Аллаха, люди Аллаха! Помогите нам ради Бога, Помогите себе ради Бога, Обнажите меч, народы, Поспешите на помощь, братья! Попрощайтесь с детьми и женами, Попрощайтесь со сном и покоем! Мы зовем вас именем Бога! Ради нашей свободной отчизны!

«Слышим, слышим! – отзывались со всех сторон горцы.

– Не для того мы переломили ханскую плеть, чтобы лежать под царским сапогом!».

Множество аулов обезлюдело. Люди уходили, разрушая за собой дороги и мосты. Когда царские войска, брошенные на отражение неприятеля, добирались до места, то зачастую находили лишь пустые дома, если не пепелища. Им оставалось лишь брать заложников в подвластных ханам аулах, чтобы удержать хотя бы их от открытого перехода на сторону Шамиля. Но даже это не всегда помогало. Аулы жертвовали своими людьми и уходили к имаму. А заложники в лучшем случае отправлялись в Сибирь или насильно отдавались в солдаты.

Тем временем Ташав укреплялся в лесах Чечни, Ага-бек готовил новое восстание в верховьях Самура, а Ахбердилав разрушал дороги и мосты и готовил к сражениям аулы, стоявшие на выгодных позициях между Внезапной и Ахульго.

Шамиль был готов к войне, но желал мира. Он послал Граббе несколько писем, призывая его вспомнить о мирном договоре. Но письма эти остались без ответа. Тогда Шамиль направил к Граббе посредника – Джамала Чиркеевского в надежде предотвратить напрасное кровопролитие и начать новые переговоры. Но, то ли переводчик генерала Биякай, недруг Джамала, плохо знал свое дело, то ли Граббе отказывался понимать, когда Джамал говорил простые слова о мире по-русски, результат был тот же.

Граббе требовал от Шамиля невозможного. «Явиться с повинной», «сложить оружие» и прочие унизительные пункты больше походили на ультиматум, чем на условия мирного договора.

Шамиль не оставлял попыток уладить дело миром. Но все было тщетно. Граббе явился воевать и жаждал громких побед, а мирные переговоры он считал уделом слабых неудачников, вроде Фезе.

Убедившись, что битва неизбежна, Шамиль отправил Сурхая с двумя сотнями мюридов на помощь Ташаву, который к тому времени успел построить укрепление в урочище Ахмет-тала на реке Аксай, откуда делал вылазки на Сунженскую линию и нападал на обозы, двигавшиеся во Внезапную.

Один за другими из Темир-Хан-Шуры уходили батальоны Апшеронского полка. Следом потянулась артиллерия. По нескольку пар лошадей и быков тащили по раскисшим от весеннего тепла дорогам тяжелые орудия и зарядные ящики с ядрами и гранатами.

Офицеры были в приподнятом настроении, предвкушая горячие дела, в которых надеялись отличиться. Солдаты пели песни и веселились, как будто шли на ярмарку, а не на войну.

Лиза металась по Шуре, уговаривала знакомых офицеров взять ее с собой, рыдала в штабе, что хочет увидеть своего мужа, пока его не убили, но ее никто не слушал. Только солдаты отпускали в адрес несчастной женщины двусмысленные шутки, приглашая отправиться с ними в роли походной полковой дамы.

У Лизы не было ни сил, ни желания отвечать на нахальные предложения. Она была в отчаянии. Ей казалось, что Шура вот-вот опустеет и она останется здесь одна, всеми забытая и никому не нужная. Чтобы не отчаяться вовсе, она заходила к знакомым дамам. Они тоже были печальны, но могли утешаться хотя бы своими детьми. Но о детях никто не говорил, никто не говорил о любви, о счастье. Дамы были заняты всевозможными предположениями о предстоящем походе.