Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл

ваша подпись?» И всякий раз Сопруненко отвечал отрицательно.

Просматривая трехчасовую видеозапись, я испытывал чувство отвращения к бывшему сотруднику НКВД, старавшемуся откреститься от участия в преступлении. Не оставалось никаких сомнений в его вине. Будь он немцем и совершай убийства по приказу Гитлера, его бы после войны непременно повесили.

Токарев производил иное впечатление. Он говорил откровенно и давал беспристрастные показания о том, что происходило в апреле 1940 года в калининском центре. По его словам, расстрелы производились тремя специально обученными палачами, присланными из Москвы: Блохиным, Синегрубовым и Кривенко. «Они выводили поляков в коридор одного за другим и конвоировали в «красный уголок», комнату для отдыха тюремного персонала. Каждого поляка спрашивали, как его зовут и когда он родился, чтобы установить личность. Потом его отводили в соседнее помещение со звуконепроницаемыми стенами и расстреливали в затылок.

Осужденным не зачитывали приговор, рассказывал Токарев, на них надевали наручники и вели на расстрел. Обычно на казнях должны были присутствовать представители прокуратуры, но в случае с поляками их не допускали: Кобулов уточнил, что не должно остаться свидетелей, не связанных напрямую с исполнением приговора. Иначе правда могла выйти наружу.

В первую ночь раздалось 300 выстрелов. Токарев вспоминал, как его водитель Сухарев говорил, что ночь выдалась тяжелой. Поляков было слишком много, потому что уже рассвело, когда выстрелы прекратились, а по существующим правилам приговоры приводили в исполнение только в ночное время. Тогда стали расстреливать по 250 человек за ночь. Сколько ночей это продолжалось? Считайте сами, говорил Токарев: 6 000 поляков по 250 за ночь. Учитывая выходные, расстрелы шли примерно месяц, в течение всего апреля 1940 года.

Некоторых поляков он помнил до сих пор. Например, одного восемнадцатилетнего парня с мальчишеской улыбкой. Тот всего полгода прослужил телефонистом в приграничной полиции.

Токарев рассказывал, что Блохин позаботился о том, чтобы все участники ночных расстрелов получали порцию водки. По вечерам он приносил бутылки в коробках. Перед расстрелами и во время их никто ничего не пил, но после они выпивали несколько рюмок и шли спать.

Токарев вспомнил, как спросил Блохина и двух других палачей, сколько же людей понадобится для того, чтобы выкопать 6 000 могил. Они рассмеялись. Блохин привез из Москвы экскаватор и двух членов НКВД, умевших им управлять. Мертвых поляков через черный ход выносили из помещения, где производились расстрелы, грузили в закрытые грузовики и отвозили к месту захоронения… Когда все было закончено, прибывшие из Москвы организовали банкет, чтобы отпраздновать завершение операции.

В сентябре 1991 года, сразу после путча, я обсуждал это страшное признание с сотрудниками московской военной прокуратуры, вместе с которыми мы просматривали видеозаписи допросов. Я поздравил их с успешным проведением расследования. Генерал Купец и его подчиненные, показавшие мне эти пленки, были так же подавлены увиденным, как и я. Казалось, что они были твердо намерены довести дело о Катыни до суда. Доказательств против Сопруненко, Токарева и еще нескольких участников катынских событий хватало с лихвой. Ни их преклонный возраст, ни тот факт, что они действовали по приказу Сталина и Берии, не могли служить оправданием, однако многие германские подсудимые на Нюрнбергском процессе были прощены, так как подчинялись приказам. Купец сказал, что катынских убийц никто не собирается упрятать в тюрьму на исходе их жизни, но правду следует непременно довести до сведения общественности.

Еще один следователь, майор Сергей Шаламаев, сказал: «Я не считаю, что Сопруненко и Токарева нужно вытаскивать из их квартир и вести на расстрел. Но мы хотим, чтобы правда восторжествовала во всех деталях. Эти люди виновны в страшных преступлениях, значит, должен быть вынесен соответствующий приговор в компетентных судебных органах».

Желанию военных прокуроров не суждено было сбыться. На волне либерализма, возникшей сразу после августовского путча 1991 года, посткоммунистичекое правительство России не возражало против того, чтобы осудить преступления сталинского и брежневского периодов. Но вскоре этим настроениям пришел конец. Правительство Ельцина нуждалось в создании нового КГБ для борьбы с преступностью, захлестнувшей страну. Выявить нескольких военных преступников из тех, кто заслуживал сурового наказания, было достаточно сложно. Россия после распада Советского Союза не была похожа на послевоенную Германию. Система изменилась, но у власти остались те же самые люди, и они предвидели, что поиски виновных в бесчинствах, творимых при Сталине и Брежневе, могли привести к нежелательным последствиям.

Новое польское правительство Леха Валенсы было вполне удовлетворено. По мнению поляков, признания вины советским, а затем и российским правительством было достаточно для успокоения национальной гордости. На первое место вышли экономические вопросы, поэтому преступления полувековой давности можно было отложить в сторону. В Польше приняли политическое решение: раз сведения об убийствах в Катыни стали достоянием гласности, преступников можно оставить в покое.

И вот наконец 11 ноября 1991 года британский министр иностранных дел лорд Кейтнесс признал то, о чем в его ведомстве было известно с 1943 года: «Мы приветствуем заявление советских властей, сделанное в апреле 1990 года, о том, что в массовом убийстве виновны органы НКВД (предшественника КГБ)». В октябре 1992 года я получил из Москвы факс от одного из своих друзей Наконец-то я держал в руках долгожданный документ, последний кусочек кровавой мозаики — копию приказа о массовом уничтожении поляков, самолично подписанного Сталиным. Теперь, спустя пятьдесят лет, можно было сказать, что в катынской истории поставлена точка[110].

15. Польша — колония России

Польша полюбилась мне еще в начале шестидесятых, во время первых поездок в эту страну. Нов 1968 году там началось настоящее безумие: разум потеряло не только коммунистическое правительство, но и простые граждане, — и я на какое-то время перестал ощущать в своей душе чувство непередаваемой теплоты. На то был ряд причин. Первой стала кампания против евреев, последовавшая за «шестидневной» войной между Израилем и арабами. Вторая причина — жестокое подавление протеста писателей и студенческих волнений в марте 1968 года. Третья — участие Польши во вторжении в Чехословакию 21 августа 1968 года. И наконец четвертая — резня рабочих в Гданьске, организованная правительством в декабре 1970 года.

Это было удручающе. На протяжении нескольких лет я писал биографию лидера Польши Владислава Гомулки, и каждый раз, как только ее заканчивал, мне казалось, что надо снова вернуться к этой работе и переписать последние главы. Гомулка был противоречивой политической фигурой. В сталинское время он несколько лет провел в тюрьме, затем в октябре 1956 года снова вернулся к власти на волне антисталинских реформ и пылкого патриотизма. В отличие от венгров, чья попытка обрести