Собор. Роман о петербургском зодчем - Ирина Измайлова

– Я знаю, что конкурс окончен, – поспешно проговорил Монферран. – Мне все равно. Пусть уже ничего не изменится, но я хочу знать ваше мнение об этом… Чего это стоит… Я не мог сделать окончательно проекта, не увидев того, что сделали остальные. Не ради их идей, нет, все эти идеи, клянусь вам, появлялись прежде и у меня. Но я должен был знать, что они не создадут лучшего, должен был убедиться, что имею право… Простите, сударь, я говорю сумбурно, но я не спал много ночей, много ночей подряд. Я еще надеялся, что успею. Не успел… Но все-таки взгляните. Мне нужно, чтобы вы сказали…

– Сядьте, – мягко произнес Оленин, указывая гостю на второе кресло и одновременно начиная рассматривать рисунки и чертежи, сделанные уверенной рукой, тщательно и аккуратно проработанные.

Огюст не сел, а почти упал в кресло. Его руки были опущены, пальцы стискивали колени, голова склонилась вперед.

Минут двадцать, сосредоточившись, отогнав все посторонние мысли, Оленин изучал новый проект. Наконец он закрыл папку.

– Когда вы сделали это? – спросил он архитектора.

– За прошедшие двадцать пять дней, – ответил Огюст; он вскинул голову, и его глаза вдруг заблестели. – Вам нравится?

– Да. – Алексей Николаевич нахмурился. – Но, послушайте, так быстро вы не могли. Это же совершенно новый проект. Он действительно исправляет решительно все ошибки всех участников конкурса, в нем много интересных находок, но… на это должно было уйти полгода по крайней мере, это у самого опытного мастера. Когда вы делали это, Август Августович?

– С двенадцатого февраля по седьмое марта, – упрямо повторил архитектор.

Оленин снова взглянул на верхний в папке рисунок. Стройное, необычайное по пропорциям здание завораживало идеальной гармонией линий, легкостью и стремительностью взлета высоко поднятого купола. Все, что в проектах Стасова, Михайлова, Беретти, Мельникова оказывалось искусственно связанным друг с другом, мешало целостности восприятия, здесь предстало точно соединенным, вернее, словно созданным единовременно, в одной непростой, но идеальной композиции.

«Этот хвастунишка талантлив невероятно! – с гневом подумал Оленин. – Вот уж не думал…»

– Этот проект лучше всех остальных, – решившись, произнес наконец президент Академии. – Поздравляю вас, Монферран!

– С чем? – Огюст улыбнулся одновременно торжествующей и измученной улыбкой. – Хотя спасибо, принимаю. Все-таки ваше признание – это немало. Но ведь государь уже подписал проект Михайлова.

– Нет, – покачал головой Оленин.

Лицо Монферрана вспыхнуло, он рванулся с кресла, потом опять осел в нем, став еще бледнее.

– Но… вы сегодня были у государя, – прошептал он.

– Да, – подтвердил Алексей Николаевич, – был. И знаю, что ни один из проектов еще не подписан. А я думал, вы знали и пришли ко мне просить поддержки.

– Да, я пришел за этим. – Огюст опять опустил голову. – Только думал, что это уже бесполезно, уже поздно… Впрочем, может быть, все равно поздно. Захотите ли вы рисковать?

Это был уже вызов. Президент Академии порозовел от негодования и едва сдержал готовые вырваться резкие слова. Но тут архитектор снова поднял глаза, и Оленин вдруг не выдержал их взгляда, не выдержал муки, надежды и мольбы этих покрасневших от бессонницы глаз, утонувших в фиолетовых, как вечерний мартовский снег, кругах…

– На днях, – тихо сказал Алексей Николаевич, – я буду приглашен к его сиятельству графу Аракчееву для окончательного разрешения этого вопроса. Я возьму ваш проект с собой. Да и вас тоже. Я буду настаивать на этом проекте. Вы довольны? И черт же принес вас на мою голову, не к ночи будь помянут!

Они побывали у графа Аракчеева уже на следующий день.

А ровно месяц спустя будто бомба разорвалась под сводами Академии, в Комитете по делам строений, в гостиных и салонах осведомленной публики: граф Аракчеев с соизволения его императорского величества дал окончательное и полное одобрение новому проекту Монферрана.

Состязание закончилось, и строительство начиналось сызнова.

Дерзкий архитектор, выдержавший неравную, казалось бы, безнадежную борьбу, становился единственным и полноправным строителем собора Святого Исаакия.

– Слезайте с ограды, черти! Кому говорят? Ну, кому говорят?!

– Отвяжись, тать разэтакая! Ребята, это чего ж там такое делается? Кто оне такие-то?! Супротив кого?

– Погодь! Эхма! Да тут цельный полк будет!

– Больше! С утра был один, Московский, говорят, а ныне вона – еще подошли…

– А правда, что губернатора убили?

– Отстань с губернатором! Гляди, гляди… Супротив их другие войска строются. Что ж будет-то?

– Кровь будет, вот что! Смуту затеяли, ироды!

– Слезайте с ограды, дьяволы! Я кому сказал?! Палок хотите?!

Низкорослый унтерок, начальник инвалидной команды, охранявшей строительство и надзиравший за рабочими, метался вдоль изгороди, которую, будто улитки, облепили мужики, хватал их за ноги, ругался и требовал, чтоб все тотчас слезали. Вместе с ним старались полтора десятка солдат, но не особенно усердно, ибо распалившиеся мужики внушали им опасения. Кроме того, они толком не понимали и сами, что же такое случилось, что за гром небесный грянул зимним утром над Петербургом, отчего громадная Сенатская площадь была полна до краев штыками и киверами, отчего ее облепила по бокам толпа штатских, отчего трещали барабаны и слышались выстрелы…

Тремя неделями раньше всем стало известно, что внезапно скончался император Александр и что власть, стало быть, переходит к его брату Константину Павловичу. Было объявлено о присяге войск новому царю. И вдруг новое известие: Константин от власти отрекся, царствовать не будет, на престол вступает третий из братьев – Николай. Много болтали о недобровольном отречении Константина, да только никто не знал, откуда такой слух исходит…

И вот наступило утро четырнадцатого декабря…

Этим утром Монферран чуть раньше обычного явился на строительство своего собора и застал самое начало событий, увидел смятение, разом затопившее, поглотившее всех.

Какая-то непонятная сила, какое-то мучительное любопытство, смешанное с тревогой и изумлением, вытолкнули его на площадь.

Он увидел вблизи выстроенные в строгом боевом порядке ряды верховых, напряженные лица солдат, сияющие в холодном голубом небе белые султаны на офицерских треуголках… Он видел, как вокруг разрастается толпа, слышал, как она ревет и клокочет. Мысли его смешались. «Революция?!» – спросил изнутри немного испуганный голос. И другой ответил ему: «Да, кажется, революция».