Балканы. Окраины империй - Андрей Шарый

Вооруженные конфликты, сопровождавшие распад бывшей Югославии, вовсе не черно-белые, не контрастные истории, хотя в каждом из них, как кажется, есть главный виновник. Принцип нерушимости границ неизменно противостоит праву народов на самоопределение, поэтому в позиции любой стороны при желании можно отыскать убедительные агрументы за или против. Войны, «освободительные» для одних, по мнению других, — «захватнические». Национальные версии прошлого часто прямо противоречат друг другу, почти всегда эти версии невозможно примирить.

Может быть, еще и поэтому много лет после войны меня не тянуло в те края, где я провел журналистскую молодость.

Республика Хорватия, теперь член НАТО и Европейского союза, сумела как-то перешагнуть через двусмысленный военный опыт, овеянный ветром национального освобождения, пафосом борьбы за независимость и патриотической романтикой молодой государственности. В начале 1990-х хорватскую политику сильно качнуло вправо, в увлечение усташской иконографией, в турбопатриотизм, в поиски неуместной исторической преемственности. Независимость всегда завоевывается в условиях, при которых часть граждан считает национализм «позитивным фактором»; вооруженная борьба собирает под знамена родины в первую очередь не либералов и не сторонников дружбы народов. Когда фантомные боли поражений и побед поутихли, волна агрессии схлынула, политический компас скорректировали: кое-кто из «своих» военных преступников осужден, кое-какие уроки из заблуждений государственных мужей извлечены, кое-что из «перегибов» выправлено.

Другое дело, что вооруженный конфликт 1990-х, как спустившийся с горных вершин ледник, оставил за собой мощный шлейф из сотен тысяч искореженных судеб. Целые полки ветеранов войны, объединившихся после победы в многочисленные братства и товарищества, требуют повышенной социальной защиты, ждут от властей привилегий, а от журналистов и историков — славословия по поводу «праведной борьбы». Это теперь уже старшее поколение, 50–60-летние, но избирателями они быть не перестали и общественную активность не утратили. Украшавшая идею независимости пропагандистская мишура потускнела, но все еще поблескивает. Футбольная команда «Хорватский доброволец», 20 лет назад выступавшая, подобно национальной сборной усташского периода, в форме черного цвета, уже не играет в высшей национальной лиге — «свалилась» из-за нехватки спонсорских средств во вторую. Обширные романы писателя-деревенщика Миле Будака, идеолога хорватского нацизма, человека, ответственного за проведение кампаний массовых репрессий и за это в 1945-м повешенного коммунистами, уже не выходят в лидеры продаж, хотя все еще стоят на полках книжных магазинов. Теперь имя Будака носят улицы не в десятке хорватских населенных пунктов, как в начале 1990-х, а только в двух или трех провинциальных городах.

Вообще кажется, что мир после войны и стремление жить по установленным в старой Европе правилам даже на Балканах должны способствовать отказу от идеологических крайностей, и от черного, и от коричневого, и от красного. Антипод Миле Будака — беспартийный поэт Владимир Назор, 66-летним дедушкой бежавший от усташей к партизанам, сочинивший километры пафосных стихов, а после общей победы и до своей смерти в 1949 году возглавлявший вполне коммунистическую Народную республику Хорватию. Его имя присвоено главной национальной литературной премии. Стоит повнимательнее присмотреться и к жизненному опыту другого «хорватского великана», Мирослава Крлежи. Классик всех местных классиков, знаменитый прозаик, плодовитый публицист и тонкий полемист, после прихода к власти Анте Павелича он решил не покидать Загреб, потом отказался от предложения уйти в партизаны, но не принял ни одной из должностей, которые предлагали ему усташи. Всю войну Крлежа писал «в стол», делал дневниковые записи, в официальной печати не опубликовал ни строки. После смены режима он сначала попал в мягкую опалу, а потом в тень славы маршала Тито, человека рабочей косточки, любившего дружить с интеллектуалами. Имя Крлежи носит Загребский лексикографический институт, Крлежей же в свое время по наказу партии и основанный.

Загреб сегодня по всем контрольным параметрам — кондиционная, хорошо форматированная столица центральноевропейской страны. Осиек, Вараждин, Риека, Карловац — вполне приличные региональные центры, приведенные в приличный урбанистический порядок, пусть в основном и на средства из европейских фондов развития. Хорватия — страна выдающихся природных красот, равных которым, поверьте, найдется не так много не только на Балканах. Когда любуешься Плитвицкими водопадами или закатом солнца на побережье Истрии, когда прогуливаешься от Ткалчичевой к Боговичевой, когда медитируешь с удочкой в руках на дунайском плесе в национальном парке «Копачки Рит», конечно, не вдаешься в сравнительные подробности мировоззрения Будака и Крлежи. Подобного рода философия оставлена для дискуссий на страницах газет и на просторах интернета, для школьных и университетских программ. За последние десятилетия (в который раз за минувший век!) эти программы снова переписаны и снова составлены натвердо.

Без всяких идеологических сомнений.

Одно время моим журналистским начальником был итальянец, страстная и темная натура. Как-то, вернувшись из очередной поездки по Балканам, я собрал радиопрограмму о хорватской Адриатике, летнюю получасовку отпускного звучания под названием «Славянский берег». Марио по долгу службы послушал и оценил мое творчество кислой улыбкой. «На самом-то деле берег итальянский», — сказал он.

Это одновременно так и не так, смотря что иметь в виду. Далмация — область в современной Хорватии на побережье Адриатики, примерно от острова Раб на севере до Которского залива на юге (или, по мнению других географов, включая принадлежащий Черногории Которский залив и еще ниже, вплоть до города Бар), через узкое море от Равенны и Анконы, — колонизирована римлянами на переломе эпох вместе с населявшими ее племенами, среди которых особой боевитостью отличались иллирийцы. В иллирийскую племенную группу входили дарданы, либурны, далматы, истры и другие древние люди. Все они, словно в море соль, растворились в истории, оставив вместо и после себя названия на географической карте: Иллирия, Истрия, Либурния, Далмация. Так вот и получилось: далматов нет, но есть собака породы далматин, белая с черными пятнами, хотя кинологи и не признают, что она происхождением из Далмации.

Якоб Альт. «Центральная площадь Себенико с кафедральным собором». Акварель, 1841 год

С самого начала времен и до открытия Америки Адриатическое море («текучее отражение Италии», по удачному выражению одного автора), конусообразный водный путь шириной в 150–200 километров, оставалось едва ли не главным каналом мировой торговли. В Далмации латинская городская цивилизация успешно пережила Средние века, пришлые славяне подчинились здесь верховенству греко-романской, а потом италийской культуры, не то что адаптировав, но попросту и без заметных изменений приняв и заморскую архитектуру, и постепенно установившийся патрицианско-плебейский быт, и прекрасный в своей неспешности медитерранский образ жизни. Виноградная лоза и масличное дерево, косой парус и рыбацкая сеть, танбур и лютня, монашеская проповедь и рыцарский танец морешка определяли ритм и смысл здешнего берегового существования для десятков поколений. Миновали столетия подчиненности Византии, промелькнула пора средневековой хорватской независимости, начался и завершился период венгерского владычества. Все это были процессы и перемены, не слишком влиявшие на мораль и нравы, определявшиеся для местных жителей главным образом верой в общего Бога и лояльностью к своему феодалу. Люди продолжали обитать между сухой землей и соленой водой, любой из них умел грести, и каждому море давало пропитание и смысл существования. Все свидетельствует о том, что Иосиф Бродский сделал правильный вывод: «Если выпало в империи родиться, / Лучше жить в глухой провинции у моря».