Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Уж у него ни Огрицки, ни Картавцевы орудовать не будут, в день, когда ему поручат вести финансовые дела…

Мне все в голову приходила мысль, которую сегодня один из гостей высказал громко: «Будь я на месте Государя, я бы призвал Вышнеградского и велел ему изложить свои мысли перед собою – чтобы составить себе о нем понятие… Ведь не в том, так в другом виде, этот человек мог бы очень быть Царю полезным».

А главное, он был бы Ему вернее собаки предан.

Глубоко тронуло меня сегодня настроение души, с которым мы беседовали с сенатором [В. А.] Цеэ, забежавшим ко мне. Он не особого ума человек, но в нем есть то, что теперь археологическая редкость: горячее сердце, молодость и рыцарство в увлечениях. С восторженною любовью говоря о Государе, он очень метко заметил, что положение Его тем особливо трудно, что в сущности в числе министров мало твердых консерваторов, и вследствие этого Государю приходится постоянно faire de la politique avec certains de ses ministres[320], а чрез это страдает общее дело, отсутствием единомыслия. Когда мой собеседник ушел, я был и наэлектризован, чувствуя себя по настроению так близко к Государю, и опять-таки защемила меня тоска по Нем. Трудно выразить это чувство. Хочется броситься к Его ногам и умолять Его верить, что Его мысли, Его взгляды, Его намерения вернее, гораздо вернее мыслей Его министров! Цеэ верно говорит: «Il a le coup d’oeil de Son Grand-père»[321]. Что такое Самодержавие как залог счастья народа? Только одно: твердая вера Царя в себя!

Сейчас с обеда у болтуна [Е. В.] Богдановича. Опять окунулся в целый мир сплетней. Говорил он мне про то, что будто намедни [А. А.] Абаза ездил в Гатчино и говорил Государю о сильной непопулярности Бунге и о том, что единственный человек, который мог бы его заменить, это [П. Н.] Николаев.

Говорил он о том, что Николаев ему в свою очередь говорил, что он скорее умрет, но никогда не приймет министерский портфель, потому что не имеет никакой возможности бороться с такими сильными людьми, как Абаза. А Абаза, если правда, что он рекомендует Николаева, очевидно рассчитывает в нем найти покорного себе слугу.

Говорил он о том, что Абаза с Бунге было разошелся, а теперь опять сошелся и провел через него свое дело о займе под сахар очень для себя выгодно[322].

Говорил он о том, что будто К. П. Поб[едоносцев] рекомендует в министры финансов [М. Н.] Островского.

Говорил он о сплетнях на счет Мальцовского дела о 350 тысяч[323], будто Мальцов уличен [П. А.] Черевиным в том, что эти 350 тыс. взял себе и своим и оклеветал Николаева и других чиновников Министерства финансов, будто взявших с него, Мальцова, комиссионные деньги.

Говорил он тоже о шансах Вышнеградского попасть в ряды кандидатов на Министерство финансов… Мало шансов выходит, по мнению Богдановича, 1) потому что главным его оппонентом будет Абаза, а 2) потому что у Вышнеградского мало очень друзей между правительственными лицами. Он слишком черненький.

На моем вечернем собрании была сегодня речь об одной правительственной мере, уже теперь дающей плачевные результаты. В деревню возвращаются солдаты. Возвращаются они для деревенского житья-бытья весьма непригодные, в особенности в начале; возвращаются в то же время они весьма развитые сравнительно с крестьянским деревенским людом. И затем, пользуясь своим положением, в особенности в начале, буянят, бушуют и нередко делаются коноводами дурных партий в селе. Против них была острастка: розги в руках волостного старшины и волостного суда. Но, увы, нашли это недостаточно либеральным, и вышло распоряжение, на основании которого все нижние чины, не из разряда штрафованных, изъяты от телесного наказания по приговору крестьянских властей во все время нахождения их в деревне и могут быть только подвергаемы аресту.

А что такое арест в деревне? Летом – это шутка, – засадют в холодную, то есть в чулан, и ладно…

А зимою – это смерть или, хуже шутки, награда. Если сажают в чулан, то там без топки арестованный буквально может замерзнуть; если же сажают в сторожку, то есть к сторожу волостного правления в жилище, то там он благоденствует и пьет, и ест, и шумит себе на славу.

Такая гуманная мера может со временем из отпущенных в деревню запасных нижних чинов создать целые сотни тысяч беспокойного и ничего не боящегося люда.

Обедал сегодня у Батюшковых с симпатичною [И. А.] Тевяшевою. Глаза ее по прежнему огненные. Много говорили разумеется об истории Конно-Гренадерского полка. Она говорит, что теперь стало спокойнее, но все-таки не легко и не весело жить в своем полку как в осадном положении. По ее словам, офицеры более недовольны будто бы ею, чем мужем ее, считая ее какою-то фуриею и злючкою.