Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

темперамент. Но он рекомендовал бы все-таки поступать на режиссуру, а там как пойдет.

Кирилл читает «К бедному театру» Ежи Гротовского, которого дал ему Осьмынин.

«Поскольку лишь великий грешник может стать святым, как уверяют богословы (вспомним Откровение: «Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих»), постольку актерская гнусность может превратиться в своего рода святость. <…> Я имею в виду «мирскую святость». Если актер в ситуации вызова бросит вызов другим и, через крайности, профанацию и жестокое святотатство, откроется, скинув маску повседневности, то зритель тоже может отважиться на самопознание. Если актер не демонстрирует свое тело, а лишь уничтожает его, сжигает и освобождает от сопротивления внутренним импульсам, то он… его в жертву. Он повторяет искупление, он приближается к святости.

<…>

Ролью надо пользоваться как инструментом для изучения того, что скрыто за повседневной маской, – сокровенной сути нашей личности, чтобы принести ее в жертву и выставить напоказ».[23]

Святость, самопознание, искупление, сокровенная суть, повторяет Кирилл. Вновь он сталкивается с непостижимым, словно стоит перед стеклянной запертой дверью и видит, как там, в узком проеме, движутся какие-то люди, а он наблюдает за ними, но смысла, причины и цели их движений не понимает и, главное, не может к ним попасть. Если раньше Кирилл мог при желании, как бы зажмурив один глаз, прочесть «исключенность» как «исключительность» и использовать смирение перед своей исключенностью как пьедестал, а лучше сказать, принятие ее – как трамплин, то теперь он просто кажется самому себе обездоленным, урезанным еще в проекте. Осознание своих пределов больше не наполняет его силой. Наоборот, оно словно что-то изымает. В Кирилле образуется или открывается пустота. Что должно быть вместо нее, он догадывается, как догадывается и что этого не будет, никогда. Творчество – пропуск в реальнейшую реальность – никогда не снизойдет до него. Ему не стать актером, а режиссером так и подавно.

«Фирма» на время пополнилась: Кирилл уговорил Ваню взять Олега подмастерьем. Тому необходимо обновить гардероб – Батищев поставил такое условие без околичностей: внимание к партии за минувший год несколько возросло. Олег будет на подхвате, процент выручки Ваня, как «бригадир», положил ему небольшой, но без третьей пары рук при нынешнем заказе никак не управиться. Как и следовало предвидеть, проку от миниатюрного и хилого Олега мало, так что он в основном работает языком, скрадывая для товарищей муторность шпаклевания. Прежде всего для Вани, который внимает с любопытством, тогда как Кириллу мифологическая вселенная Олега не в новинку.

Около года назад Кирилл прочитал «Игру в бисер». Это самая сложная книга, сквозь какую он когда-либо продирался, сложнее даже Бердяева, но настойчивость не пропала даром. Впечатленному и своей победой, и романом, насколько он его понял, Кириллу хотелось выговориться, но непременно перед кем-нибудь сведущим в литературе, а перед кем еще, если не филологом. Однако Олег назвал «Игру в бисер» профанацией сакрального, приспособлением Традиции к уровню эрудированного обывателя.

«Профанация сакрального» – его излюбленное клеймо. В эти последние времена постмодернистского смешения верха и низа, в Кали-Югу, Олег, как он часто повторяет, чувствует себя аутсайдером. Если бы не Кали-Юга, Кирилл, пожалуй, мог бы то же самое сказать о себе. Правда, Олегу должно быть легче находить утешение, потенциальные источники которого почти неохватны. Рене Генон и Юлиус Эвола. Руны и каббала. Гвидо фон Лист и Ланц фон Либенфельс. Полярная прародина атланто-нордов. Пополь-Вух, Изумрудная скрижаль, «Миф XX века», «Золотая ветвь», эра Рыб и эра Водолея, гностический Логос и гностическая София, тамплиеры и розенкрейцеры, арманизм и вотанизм, доктрина вечного льда и теория полой земли, «Теозоология» и «Влесова книга». При такой разносортной выборке неудивительно, что в самом Олеге происходит перманентная алхимическая трансмутация. Как в реторте, в нем кипит и пенится то, что он чудом успевает узнавать, воспринимать, усваивать и перемешивать. Олег то категорически отметает Каббалу, то говорит, что евреи заимствовали и исказили учение Трисмегиста, то утверждает вслед за Ланц фон Либенфельсом, что прямые потомки ариев исключительно светловолосы и светлоглазы, то соглашается с Германом Виртом в том, что чистые арии не сохранились, хотя процент арийских генов среди европейских народов сильно колеблется.

А главное, Олег, кажется, до сих пор не может определиться, верит ли он сам в то, о чем способен рассуждать часами, – например в арийское предхристианство, украденное и профанированное евреями, к чему особенно приложил руку апостол Павел. Эта ахиллесова пята для Кирилла очевидна, и все равно гуманитарная и, мнится ему, энциклопедическая образованность делают Олега в некотором роде неподсудным, заведомо ограждают от придирок. Кирилл приучил себя уважать всякого, кто возвышается над его уровнем. Да и составляющие Олеговой триады «миф, иерархия, традиция», даже упоминаемые по отдельности, звучат внушительно. Сначала Кирилл слушал Олега не только с показным вниманием и даже брался за литературу, которую тот советовал ему как вполне годную и для «непосвященных». «Миф и символ» Лосева Кирилл отложил, еле продравшись сквозь первые пару страниц (впрочем, и сам Олег, как выяснилось, читал с пятого на десятое), Элиаде и Юнг местами увлекали, но просто перенять все это как целостное мировоззрение у Кирилла не получается. Он не может отделаться от ощущения, что ему плетут длинную витиеватую сказку. Что же касается чтения для прошедших определенный отбор, то есть трактатов и монографий о гностицизме, ариософии, рунической магии, алхимических руководств – их Кирилл только пролистывал, как даже уже не сказку, а унылые комментарии к сказке. По итогам этого беглого, но не поверхностного знакомства Кириллу кажется, что не «Игра с бисер» – профанация многовековой оккультной мудрости, а многовековая оккультная мудрость – игра в игру, обратный постмодернизм, подделка под вымысел, сшитая из лоскутов реального.

Однажды Олег мимоходом упомянул эзотерическое учение о кристаллах некоего Горслебена, и Кирилл заинтересовался, но раздобыть подробности оказалось невозможно. Кирилл, в свою очередь, пробовал представить перед Олегом область своих знаний и интересов как тоже отчасти «тайную науку» и подступился было к Олегу с сокровенным Земли, но тот заявил, что ариям хтоническое чуждо. Хотя Олег явственно дал понять, что минералам в его перегруженной, но по-своему стройной системе уже некуда воткнуться, Кирилл не смирился.

Теперь он решает воспользоваться Ваниным равнодушием к теме культа Одина на территории Великой Степи и, соответственно, очередным зиянием в монологе.

Кирилл: Все-таки это странно, что минералогия тебе побоку. Как-то непоследовательно.

Олег (как учитель тупому ученику): Я уже говорил…

Кирилл: … Что ариям чуждо хтоническое, проще говоря, подземное, то есть ископаемые. Но вся алхимия-то, по сути, – это химия металлов, а элементы…