Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

Елена Гелиевна, секретарь штаба, немолодая дама с пронзительным голосом: В суд на них подать! В суд!

Олег: А что, Артур Михалыч? За оскорбление…

Батищев: Посудиться еще успеем. Надо быть выше. Ситуация рабочая. На нас теперь до выборов помои будут цистернами лить, так что пока привыкайте, ребята, а там…

Кирилл: Нам просто завидуют. Потому что мы не ищем ничего для себя. Мы бескорыстны.

Батищев (указывая на Кирилла и обводя взглядом остальных): Золотые слова!

Вечером после репетиции, в фойе. Все разошлись, кроме Кирилла и Вики.

Кирилл: Вы сейчас куда?

Вика: За угол. Я всегда там паркуюсь.

Кирилл: А мне к трамвайной остановке.

Вика: Ты ездишь трамваем?

Кирилл: Да.

Вика: Машины нет?

Кирилл: Нет.

Вика: И водить не умеешь.

Кирилл: Не умею.

Вика: Мужчина должен уметь водить. Даже если водить пока нечего.

Салон машины, Кирилл на водительском месте, Вика – на соседнем.

Вика: … Теперь подай назад. Задняя передача! Та-а-к, осторожненько… Не забывай, что когда ты крутишь влево, задние колеса уходят вправо… Стоп!..

Кирилл успевает в последний момент надавить на тормоз – за считанные миллиметры от фонарного столба. Не сказать, чтобы они так уж сильно перепугались, так что смех – не последствие шока, а выражение неловкой радости или радостной неловкости, которую оба испытывают, сидя так близко друг к другу.

Кирилл: Я должен вас поцеловать.

Он не удивлен своей смелости, скорее ему кажется, что наконец-то он заслужил ее, вместе с влечением к этой женщине и с ее несомненным влечением к нему.

Вика: Ну, если должен…

Кирилл целует ее.

Вика (без укоризны, без сожаления и без кокетства): Я тебя старше на восемь лет.

Кирилл (весело): Восемь! То же мне цифра!

Дома у Вики.

Вика: Что такое?

Они садятся на постель. Вика хочет взять руки Кирилла в свои, но получается у нее только положить свои поверх его.

Кирилл (глядя чуть выше их рук и чуть ниже, чем прямо перед собой): Просто у меня… У меня никого не было. Никогда.

Вика: А у меня только и были, что никто. Все, кто был у меня до тебя, – никто.

Они встают, она ласкает его.

Кирилл: Голова кружится… Это потому что он… слишком короткий…

Вика: Глупости. Кто тебе это сказал?

Кирилл: Что слишком короткий или что из-за этого бывает головокружение?

Вика: Одна глупость другой не лучше. (Через какое-то время.) У тебя такое красивое тело…

Кирилл (так нетерпеливо, что почти зло): А лицо?

Он успевает поймать в глазах Вики замешательство.

Вика: Лицо еще прекраснее.

Кирилл: Ложь. То есть, прости, неправда. Ты могла просто сказать, что тебе оно не неприятно, этого было бы достаточно, зачем перегибать палку?

Вика глядит на него наполовину испуганно, наполовину умоляюще, в этом есть что-то детское. Кирилл уже раскаивается, что прицепился и довел себя до жалости и благодарности, которые теперь, едкие до слез, выжигают его изнутри, словно кислота. Сквозь это жжение, или через него, он отчетливо видит, что не любит Вику. Все испорчено, эрекция опала, желание ушло. Кирилл со страхом догадывается, что может заниматься сексом только с женщиной, которую любит. Но раньше, чем догадка дорастет до открытия, Кирилл еще раз побывает у Вики. Перед этим он, специально ради этого придя в театр, повинится за то, что ставил под сомнение ее искренность, а она заверит его, что была на сто процентов искренна. В тот же вечер состоится вторая попытка. На сей раз обойдется без головокружения, хотя и не без заминок и шероховатостей, сопутствующих, как будет божиться Вика, первому разу всегда и у всех. Кирилл услышит от Вики неумеренные похвалы, в искренности которых принудит себя не сомневаться. Он испытает шок от того, насколько оргазм с женщиной превосходит по силе оргазм с самим собой, опустошение, потому что вот все и закончилось, – и горечь. Горечь открытия, которая сама же есть и открытие: всякий раз после сколь угодно мощного наслаждения, полученного с нелюбимой женщиной, он будет чувствовать такую же горечь, как теперь.

А сейчас Кирилл извиняется, говорит, что у него пропало настроение, и уходит, почти ненавидя Вику из-за ее униженно-отчаянных уговоров, заставляющих его ненавидеть себя.

Дома у Вики.

Кирилл: Я не считаю себя антисемитом. Просто одна нация не должна навязывать другой свои ценности, только и всего. У них свои ценности, у нас свои.

Вика: А вот наш Гоша, он очень интересуется своими корнями и все такое, серьезно изучал Тору, и вот он рассказывал, что там, у них, в Торе, все время говорится о чистоте сердца, о необходимости быть милосердным, честным, справедливым, помогать вдовам и сиротам… Проявлять великодушие к врагу… В общем, все, что разделяет любой нормальный человек.

Кирилл: В том-то и соль, что любой и нормальный! Человек не должен довольствоваться нормальностью. Христос пришел разве для того, чтобы напомнить элементарные правила человеческого общежития? Социальные нормы? Христос был вознесен на крест, чтобы и нас вознести. Царство Его не от мира сего. А евреям было нужно и всегда, во все времена, нужно только земное царство. Мы не от мира, поэтому мир нас и ненавидит. Ненавидит, понимаешь? Те люди, для которых предел добродетели – не возжелать осла ближнего, которые верят, что им заповедано плодиться и размножаться, они, конечно, не потерпят, если кто-то станет утверждать как ценность приобщение к Абсолютному Бытию.

В.: А я бы размножилась… Ты разве не хочешь детей, ну, когда-нибудь?

К.: Вряд ли. Ты меня сбила… Евреи хотят привязать нас к земле, заставить нас принять его единственность, его правила как единственные! Они до конца будут объявлять героические ценности опасными, для них это соблазн. А ценности Евангелия – героические. Ты посмотри, как вышучивается все героическое, все святое. Кругом одно «хи-хи, ха-ха»! Постмодернизм – это тоже способ заземлить…

Из прихожей раздается звук поворачиваемого ключа – отпирают входную дверь. Вика, со спокойным и даже застывшим лицом, вскакивает, накидывает халатик и выходит в прихожую. Кирилл слышит ее разговор с мужчиной, негромкий, но торопливый и раздраженный, и сразу чувствует пока еще не совсем внятный ему стыд от того, что пытался разобрать слова. Мужчина входит в комнату, Вика за ним. От неожиданности Кирилл замирает и остается, где был и как был.

Мужчина (Кириллу, растягиваясь ничком на полу и заглядывая под кровать): Я вас побеспокою… Там должны быть мои носки.

Кирилл: Конечно, конечно…

Кое-как обернувшись одеялом, вылезает из кровати и отходит к окну.

Вика (мужчине, тихо и