Перелом - Вадим Львов

как член в историю…» С усмешкой подумал Соболевский и резко ударил по тормозам, едва не столкнувшись с огромным, носатым, ротиновским «атлантом» (1), тянущем за собой платформу с искалеченным танком. Тягач возмущенно заревел клаксоном и из высокой кабины выскочил расхлёстанный фельдфебель, явно старший машины а возможно и всей колонны…

— Ты куда летишь! Вошь лобковая! Заорал фельдфебель, делая страшные глаза и замахиваясь намотанным на руку ремнем.

Когда Соболевский неторопливо вылез на тракт, демонстрируя погоны и орденскую планку, горластый фельдфебель почтительно заткнулся и покраснел. Когда с пассажирского сиденья, кряхтя, боком вылез Рамзан со своей бородищей и форме без опознавательных знаков, фельдфебель вовсе растворился в пространстве, лишь «аталант», натужно взревел дизелем.

Старший урядник ходжентской уездной полиции, Рамазан Сухробов, мог напугать кого угодно, одним своим внешним видом. Бывший силач- гиревик из цирка-шапито, выступавшему по всему Туркестану, он с трудом ходил, боком словно краб, настолько ему мешала развитая мускулатура. Легко, словно нитки рвал цепи, мог скатать пятикопеечную монетку одними пальцами в трубочку на спор или пробежать версту с двумя баранами подмышкой. В полицию он пришел добровольно, охотником, когда узнал, что его старшего брата, уездного урядника убили вместе с семьей. На русского пристава, вряд ли кто посмел бы поднять руку, но Таджеддин был местный. Его спалить как предателя и отступника — дело святое. Тогда стояли душные августовские ночи, раскрытые окна дома урядника были убраны решетками, но это не помогло, когда внутрь забросили несколько пропитанных керосином теннисных мячиков. Мгновенно занялись ковры и занавески и злодеям осталось подпереть дверь стальным ломом…Брат, его жена и четверо племянников Рамзана сгорели в том огненном аду.

Только прибывший в Ходжент, молодой лейтенант сыскной полиции, Ксаверий Соболевский заприметил среди скорбящих на пепелище туземцев, здоровяка с мертвыми от горя глазами и отозвал его в сторону.

— Отомстить хочешь? Без обиняков предложил он…

— Да… Без раздумий сказал Рамазан сжимая в ярости свои огромные кулаки.

— Хорошо. Ты грамотный? Тогда пиши заявление…у нас страшный некомплект урядников…

— Но господин…Я знаю кто это сделал я найду их сам, без полиции!

Ксаверий усмехнулся.

— Нет. Если ты их найдешь без полиции, то отправишься на каторгу. Возможно, навсегда. А вот если у тебя будет жетон, полицейского- то это, будет не месть…

— А что, господин…? Развел огромные руки силач…

— Это будет- торжество закона. Ты накажешь убийц брата и его детей и тебя даже наградят.

Рамзан, почесал черную бороду и задумался. На его челе отразилась невиданная ранее работа мозга.

— Думай до утра. Я тебе предлагаю, настоящее дело. Не гоже такому нукеру, гири на потеху публике таскать…

— Но господин…

— Соболевский… Мягко подсказал Ксаверий.

— Господин Соболевский… я же ничего не знаю в законах и ничего не умею…

— Ничего страшного Рамзан…Думать и принимать решения, буду только я. Твое дело — исполнять задуманное. И увидишь, как это заработает…

Наутро, с аккуратно подстриженный бородой и новом костюме, который едва не трещал по швам Рамзан Сухробов, стоял у калитки дома, где проживал лейтенант Соболевский.

— Вот, господин Соболевский. Я согласен…и протянул ему бланк заявления написанный корявым, словно детским почерком…

Рамазан, был верен Соболевскому словно цепной пёс, никогда не интересовался последствиями своих действия, зная что его хозяин, сыщик Соболевский, его прикроет. Местные бандиты как огня боялись этой странной, но опасной парочки — молчаливого и жестокого до садизма урядника — парса и его шефа, умного, утонченного и абсолютно безжалостного, Ксаверия Соболевского. Иной раз для отчаянных воров и басмачей, хватало одного внешнего вида урядника, раздутого от чудовищной мышечной массы и черными, мертвыми, словно у акулы глазами.

* * *

— Долго еще, господин? Спросил Сухробов, впервые открыв рот на пятом часу дороги. Он вообще был не разговорчив этот головорез.

Ксаверий посмотрел, как толстые пальцы Рамзана, ловко засовывают в барабан револьвера желтые патроны и неопределенно ответил.

— Еще столько же. Может больше. Хрен его знает. Видишь, дорога какая? Да еще колонны ползут как….

Урядник кивнул и достав из заплечной кобуры второй револьвер, принялся его чистить, не обращая внимания на тряску и ухабы.

— Чувствую, что то господин…Спокойно сказал Рамзан, глядя на пейзаж тотальных разрушений по обоим сторонам дороги.

Ксаверий нахмурился. Его подручного, никак нельзя было назвать тонкой натурой, склонной к излишней рефлексии. Урядник, наоборот, бы невозмутим и чертовски хладнокровен, рефлексии предпочитал, плотно забитый «косяк» с анашой.

— Что чувствуешь?

— Опасность, бай…Опасность чую…Сказал Рамазан и с щелчком вставил заряженный барабан в револьвер.

Соболевский нахмурился. Он слишком долго служил и слишком часто ходил под пулями, как на фронте, так и служа в сыскной полиции, что бы игнорировать сигналы опасности исходящие от подчиненных. Даже таких толстокожих, как Сухробов.

— Что то конкретное, урядник?

Тот помотал головой.

— Нет господин. Но один вездеход, уже третий час едет за нами, бек… Вон там, в самом хвосте колонны в десяти машинах от нас…

* * *

— Приказ Дьяка — был однозначный, Жало… Поймать на пустой дороге и всех списать…До того как они до Рославля доберутся.

Толстогубый водитель вездехода, смуглый ефрейтор с нашивками за ранение повернул покрытое оспинами лицо к расслабленно сидящему унтеру с «Георгием» на груди и живыми хищными глазами. Унтер, ловко играл финским ножом и слушал водителя в пол-уха, рассматривая сожжённые придорожные деревни, с нелепо торчащими печными трубами.

Сзади мирно похрапывал третий участник «особой команды», здоровяк Саня Чугун, тоже георгиевский кавалер дремавший в обнимку с ручным пулеметом Дегтярева. Старой, но надежной и смертоносной машинки…

— Ни хипешуй, Пушкин. Отрезал тот кого называли Жало, в миру Анатолия Девяткина, фартового налетчика из Усть-Каменогорска. За пару лет до начала войны Толя Жало, уехал на сахалинскую каторгу на полтора десятка лет, но с началом формирования штурмовых частей Действующей армии, написал прошение и уже с парой сотен подобных оглоедов, оказался в запасном батальоне 1 отдельного штурмового полка 9 армии Южного фронта. Воевал хорошо, был ранен и в одиночку, захватил сильно надоевший пехоте румынский дот. Перерезав финкой шестерых румын, включая офицера и взяв в плен еще семерых и захватив пару пулеметов.

Жало, попал под амнистию, как герой-фронтовик и во время короткого отпуска, получил предложение от бывших товарищей по лихим делам присоединится к запасному железнодорожному полку в подмосковной Загорянке….

Жало, призрительно фыркнул.

— И много людей, твой Дьяк зарезал? Что он в этом, вообще понимает? Или ты ефрейтор, скажи, скольким людям, глотку перехватил?

Шофер, по кличке Пушкин, судорожно сглотнул. Он знал, что Жало — натуральный психопат, и уже проклял себя за не в меру длинный язык. Связываться не с Жалом, ни с его «пристяжью», отбитым на голову пулеметчиком по кличке Чугун. Как и Девяткин, Александр Мироненко, был матерым