Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

Скляренко подошел к сопровождающим, встал в двух метрах, чтобы видеть всех сразу, говорил медленно, ни к кому не обращаясь:

– Вас, видать, командиры мало уму-разуму учили! Кто же курит у заправленного под самые пробки самолета? Хотите сжечь дорогую машину?

– Никак нет, товарищ подполковник! – вытянулся в струнку маленький поджарый паренек с сержантскими лычками на погонах. Он не курил и не был виноват, но выступил первым – выступив, он словно бы брал вину на себя. Это понравилось Скляренко.

– Как фамилия, сержант? – спросил он.

– Ильин! – готовно отозвался паренек.

– Та-ак, – Скляренко смерил его глазами с головы до ног, потом обратно с ног до головы, качнулся на носках, – похвально, похвально… Ты-то мне, Ильин, и нужен. А кто будет… – Скляренко пошевелил в воздухе пальцами, пытаясь вспомнить фамилию второго сопровождающего, выбранного им, – м-м-м, – сунул руку в нарукавный приоткрытый карман, достал оттуда сложенную вчетверо бумажку, потом сухо протрещал липучкой, запечатывая карман, – видать, подполковник носил в карманах важные документы, раз так старательно следил за ними, солдаты обратили на это внимание, – м-м-м… Загнойко!

На оклик поднял голову вялый, невзрачный, с выгоревшими светлыми ресницами парень.

– Я Загнойко!

– Ко мне! – скомандовал подполковник. Добавил, не глядя на Ильина: – И ты, сержант!

Он отвел сопровождающих в сторону, на солнцепек, проводил взглядом пару вертолетов, поднявшихся с земляного поля в сторону гор, сжал рот – вертолеты ушли на бомбежку, к их куцым, похожим на подножки крылышкам были прицеплены «нурсы» – неуправляемые реактивные снаряды. Ильин и Загнойко тоже проводили вертолеты глазами.

– Кто знает, вернутся ли? – проговорил Скляренко.

– А что, могут не вернуться, товарищ подполковник?

– Как будто вы не знаете!

– Нет, может что-нибудь особенное… – Ильин смутился.

Подполковник вновь оглядел Ильина и Загнойко, глаза его построжели, сделались маленькими, колючими.

– Давно в Афганистане?

– Давно, – не по-уставному ответил Ильин, – дослуживаем срок – и домой!

– За двоих отвечаешь, – отметил Скляренко, – что, знаете друг друга?

– Знаем, – подтвердил Ильин.

– Афганистан – штука тесная, – Скляренко расценил ответ Ильина по-своему: эти двое познакомились здесь, в Кабуле, раньше вряд ли встречались, а потом Афганистан действительно тесный, здесь солдат тянется к солдату. Хотя среди солдат, как и среди офицеров, есть разные люди, по званиям делятся – есть «деды», есть «чижи», есть «внучки», «деды» давят всех, но все равно солдат тянется к солдату: иначе не выжить. Друг без друга не обойтись и этим двум. – С вами я решил поговорить особо, – сказал Скляренко, – в ваших гробах – даванина, мятая ягода, фарш, упаси господь кому-нибудь увидеть то, что в них находится.

Глядя на подполковника, на страдальческие морщины, появившиеся на загорелом влажном лбу, Ильин хотел заметить, что гробов с «даваниной» было четыре, они с Загнойко сопровождают только два: два других уже ушли на Большую землю, и может случиться так, что не эти цинки, а два предыдущих кто-нибудь распечатает и ужаснется, но возникать не стал: нечего поперек батьки лезть в пекло, Ильин чтил такие вещи, как устав и воинская дисциплина.

– Поэтому предупреждаю – никто не должен знать о фарше. Никакой даванины: убитые, и все! Погибшие во время очередной чистки Пандшерского ущелья, понятно?

– Так точно, – в один голос ответили Ильин и Загнойко.

– И вообще – дома об Афганистане ни слова. На Большой земле, в Москве и в Рязани, совсем не знают, что у нас тут происходит. И не надо им знать. Печать регулярно сообщает о том, что у нас здесь солдаты строят школы, сажают цветы в клумбах, разводят плодовые деревья, учат детей есть вилкой макароны и переводят старушек через дорогу, чтобы их не задавил автобус, – все что угодно, и никакой стрельбы. Никакой стрельбы тут нет. Даже оружия нет! Понятно?

– Так точно! – вновь дружно отозвались сопровождающие. Подполковнику стало приятно: ребята услужливые, сообразительные, без волчьего блеска в глазах… Все должно быть в порядке. Скляренко нутром, кожей своей чувствовал, что все будет в порядке. Улыбнулся.

– Вы – ребята сообразительные, понимаете, почему яблоко яблони держится. Ваш груз – самый ответственный в «черном тюльпане», самый, если хотите, сложный. Утечки информации не должно быть. Ни в коем случае. Если произойдет – это трибунал. – Скляренко пощелкал пальцами, – Понятно? Поэтому от инструкции не отклоняйтесь – будете отвечать. Первым делом сдать груз в расписанные учреждения – адреса и сопроводительные документы у вас есть… Есть? – Он построжал, глянул на Ильина, тот кивком подтвердил: «Есть!» – А у тебя?

– Тоже есть, – отозвался Загнойко, похлопал белесыми ресницами.

– Не «тоже есть»… Так отвечают только едоки вермишели, – а «так точно, есть, товарищ подполковник».

– Так точно, есть, товарищ подполковник! – Загнойко вытянулся.

– То-то! – удовлетворенно произнес Скляренко. – Распустили вас отцы-командиры, скоро совсем перестанете мышей ловить! Сдадите благополучно покойников, получите по три дня отпуска! Понятно?

– Есть по три дня отпуска!

– Законного! – подполковник поднял указательный палец.

– Есть, законного!

– Да не галдите вы, скворцы! – поморщился Скляренко, из широкого нагрудного кармана достал два неприметных, склеенных из плотной бумаги конверта, на которых черной шариковой ручкой были написаны адреса, один конверт вручил Загнойко, другой Ильину. – Это отдадите вместе с гробами тем, кто будет принимать. Ну, дуйте! – Скляренко развернул солдат, словно мальчишек и толкнул под лопатки. – Счастливого пути!

Пока «черный тюльпан» не поднялся в воздух и не набрал нужную высоту, чтобы прыжком перемахнуть через Гиндукуш, с которого за самолетом, кстати, следило немало чужих глаз, а стволы крупнокалиберных пулеметов повторяли самолетные «коробочки», Скляренко не покидал аэродрома, до боли всматривался в яркое небо, глядя, отмечая как большой «черный тюльпан» превращается в маленький серебряный крестик, в точку; уехал только тогда, когда самолет исчез за жаркой, невесомо подрагивающей в сиреневой дымке обрезью хребта…

Траурный воздушный грузовик шел до Москвы, там дороги сопровождающих разветвлялись. Загнойко держался Ильина, сонно поглядывал в маленькое слепое оконце, – Ильин оставался в Москве, а Загнойко надо было добираться до Рязани, потом дальше – на Оку, в село с простым русским названием. Загнойко всякий раз забывал, как оно зовется – пробовал запомнить, повторял, но название никак не удерживалось в памяти – выскальзывало. Есть слова, которые мертво прилипают, а есть такие, которые держи не держи – не удержишь.

– Чем хорош полет в Москву? Из Ташкента, например? – спросил Ильин и, не дожидаясь ответа, сказал: – В три часа дня отбываешь из Ташкента, в три часа дня прибываешь в Москву.

– Ну? – не поверил Загнойко.

– Мы идем против часовых поясов, перемещаемся со своим часом, вместе с солнцем. Понял?

– Понял, – сказал Загнойко, хотя по глазам его было видно – ни шута он не понял.

– Досталась нам с тобой миссия – хуже не придумаешь, – сказал Ильин.

– Ага!

– А если родственники вздумают вскрывать Пашкин гроб? Отец с матерью, например? Что они там найдут?

– Так ведь нельзя же!

– Это нельзя нам, мы подчиняемся приказу, а попробуй приказать им! Пошлют на три буквы и еще чем-нибудь огреют.

– Задача! –