Все меняется - Элизабет Говард

Он обнаружил также, что между лесопилкой и конторой сохраняется раскол: в атмосфере преобладал дух неповиновения и взаимных обвинений.

– Просто управляющий невзлюбил меня, – объяснял Тедди. – С цифрами у меня нелады.

Немного погодя Макайвер в разговоре с Хью признался:

– При всем уважении, он в половине случаев понятия не имеет, что делает. Ему не доверяют, мистер Хью, что есть, то есть.

Домой к Джемайме он вернулся в половине девятого.

– По-моему, не самая удачная мысль. Не лучше ли было бы там и переночевать, чтобы заниматься делами два дня подряд?

В прежние времена он принялся бы приводить свои доводы и доказывать, но тем вечером понял, что у него не осталось ни доводов, ни сил, и согласился. Когда она отошла, чтобы принести ему виски, на него вдруг обрушился страх: все старания напрасны, он все только испортил, посрамил своего отца и всю семью. Он боялся также, что Эдвард был прав и им следовало бы распродать недвижимость еще несколько лет назад. А теперь, в условиях острого кризиса и потребности в смелом, энергичном руководстве, он чувствовал себя как выжатый лимон, словно у него не осталось ни идей, ни энергии, чтобы предпринять хоть что-нибудь.

– Я готовлю нам морские гребешки и бекон. А ты пока посиди и спокойно выпей. Поешь – и тебе сразу полегчает.

Подобно большинству женщин, думал он, Джемайма твердо верит в еду как решение почти любых затруднений. Потягивая виски, он вдруг отчетливо вспомнил, как лежал в госпитале во Франции сразу после того, как ему отняли руку, и вдруг, словно по волшебству, в палате появился Эдвард – единственный человек в мире, с которым он хотел в то время повидаться. Эдвард пошутил насчет того, как попал в палату, и ему в ответ захотелось рассмеяться, а он вместо этого заплакал. Сидя рядом, Эдвард вытер ему лоб одним из своих изысканных шелковых платков, а когда собрался уходить, поцеловал его и попросил беречь себя. «Ты тоже», – пробормотал Хью, на что Эдвард подмигнул и отозвался: «А как же!»

Подоспела старшая сестра и теперь непоколебимо стояла рядом. «Позаботьтесь о нем как следует, – сказал ей Эдвард, – ведь он мой брат». И она вдруг с улыбкой отозвалась – конечно, майор.

Он повернулся и вышел из палаты, а Хью еще долго смотрел, как покачиваются после его ухода дверные створки. До сих пор он помнил, как боялся, что больше никогда не увидит брата.

Разумеется, пора прекратить эту распрю. Он должен сказать Эдварду, что был не прав и что единственный способ исправить положение – действовать сообща, в полном согласии. Брак Эдварда он тоже не одобрял. Он всецело сочувствовал бедной Вилли, но принимая ее сторону, ничего этим не добился. Может, ему удастся выпросить у банка больше времени. Может, надо продать Саутгемптон. Вырученных денег хватит, чтобы уговорить банк некоторое время не требовать выплаты остатка суммы.

Эти беспорядочные мысли вертелись все быстрее, пока он не почувствовал приближение очередной и на редкость сильной мигрени. Он достал таблетки и принял две.

Джемайма позвала его из кухни, он тяжело поднялся и направился к ней.

Она сразу догадалась, что у него опять боли, помогла ему снять пиджак, ослабила галстук и принялась массировать ему шею чудесно прохладными старательными пальцами. Как всегда в таких случаях, он поймал ее руку и поцеловал.

– Полегчало?

– Намного. Спасибо тебе, дорогая.

Так что за ужином он был в состоянии поделиться с ней некоторыми тревогами, а вместе с ними – и намерениями поговорить с Эдвардом о продаже Саутгемптона. Когда речь зашла о признании, что он не проявлял любезности к Диане, она согласилась.

– Так или иначе, никто из нас ее особо не привечал. Не удивлюсь, если она в обиде на всю семью. Понадобится время, чтобы она начала доверять нам. А что, если я приглашу ее пообедать со мной, а затем пройтись по магазинам? Мне кажется, это занятие ей по душе…

– Но ты-то его ненавидишь!

– Ну, не настолько это важная вещь, чтобы ее ненавидеть. И не так уж сильно я ее ненавижу. Вообще-то я говорю об этом лишь для того, чтобы выглядеть высоконравственно. Как думаешь, сходить мне?

– Да. А сейчас ты не слишком высоконравственна для того, чтобы лечь в постель?

– Ну, в сущности, да, но я готова сделать исключение только для тебя.

Пока они поднимались по лестнице рука об руку, она сказала:

– Хью! Мне вот что сейчас пришло в голову: может, стоило бы пригласить твоего бухгалтера на ваш с Эдвардом разговор? Он знает все цифры, это может пригодиться.

– Безусловно. Ты гений. Не понимаю, как я сам до этого не додумался.

И не поймешь, дорогой мой, мысленно отозвалась она и улыбнулась. Ведь это практический вопрос того рода, о которых ты не думаешь никогда.

Тедди и Сабрина

– Я звоню только чтобы предупредить: не звони мне в четверг, мой босс приезжает, а он против личных звонков в рабочее время.

– А разве я должна была звонить тебе в четверг?

– Нет… вообще-то нет. Просто я подумал, вдруг позвонишь.

– Ну и?.. Это все, из-за чего ты мне звонишь?

– Не совсем. У меня еще есть хорошие новости для нас.

– Так давай, выкладывай. – Из ее голоса сразу улетучились скучающие нотки.

– В общем, судя по всему, меня могут перевести в Лондон. Во всяком случае, в пятницу вечером я приеду на выходные.

– Ну вот! Какая досада. Я уже пообещала приехать на выходные к Франкенштейнам.

Это прозвище она дала своим родителям.

– Ты наверняка найдешь способ отвертеться.

– Никак не могу. У меня перерасход по карманным деньгам, и единственный способ выпросить у папы еще – побыть с ними хоть немного. Ты себе представить не можешь, на какие ужасы они способны, если речь заходит о деньгах. Побыть дебютанткой – значит потратить целое состояние. Да еще светский сезон был чуть ли не последний, и мама все твердила, как мне повезло попасть в него, но если бы я знала, каково это, непременно отказалась бы. Приходилось повсюду разъезжатьь на такси, и я вечно забывала где-нибудь хоть одну перчатку, так что покупала новые – на обед дебютанток без них нельзя, вдобавок чуть ли не каждый вечер танцы с одними и теми же нудными титулованными болванами…

– Не все же они такие.

– Разумеется, нет – не все до единого, – но если уж я взялась острить, Тедди, лучше меня не перебивать. Словом, тяжелее всего было делать довольный вид в присутствии леди Франкенштейн, зевающей на своем месте у стены, в ряду других мамаш, бдительно высматривающих какого-нибудь графа или на худой конец старшего сына графа. А в такси по пути домой она принималась выспрашивать, с кем я танцевала, а я никого не помнила, потому и выдумывала их. С родительской точки зрения, вся эта затея закончилась ужасающим фиаско, и теперь они только и делают, что попрекают меня расходами.