Симода - Николай Задорнов

«Все же они мешают нам, – подумал Адамс, – не будь их тут, мы могли бы действовать решительней».

Вечером за общим разговором вся кают-компания насела на Шиллинга. Из офицеров «Дианы» он лучше всех говорил по-английски. Американцы стали расспрашивать, как себя чувствуют русские в глубине Японии, пользуются ли хотя бы относительной свободой, следят ли за ними полицейские, видят ли они женщин, бедны ли японские крестьяне, есть ли у них скот, какая там жизнь в деревне, разрешается ли ходить по улицам и в поля, в каких помещениях приходится жить и что там русские строят, какого водоизмещения судно.

Заметно, что после визита старца Евфимия на «Поухатан» интерес ко всему, что делали русские в Японии, необычайно возрос.

Шиллинг мельком помянул про тоннаж строившейся шхуны, оговорился, что при закладке не был и точно не знает, но, кажется, будет водоизмещением до двух тысяч тонн. Он стал рассказывать о пустяках, высмеивал средневековые обычаи японцев и сам, как ему казалось, вошел в роль американца. Кают-компанию в этот вечер потрясал дружный хохот. Смеялись громко, не только тому, что в самом деле смешно, по выказывая сочувствие и одобрение смелым действиям.

Николай избегал всего, что американцам не следовало знать. При желании про постройку шхуны, он полагал, мог рассказать Адамсу сам Евфимий Васильевич. Шиллинг помнил наставление адмирала: все, что станет известно американцам, будет известно и англичанам. А на шхуне предстояло идти в Камчатку! Конечно, шила в мешке но утаишь!

Желая еще сильней удивить американцев, Шиллинг сказал, что в каждой деревне множество храмов и все они превращены в квартиры и что каждому русскому офицеру японцы прислали по три жены.

– Но, конечно, мы не могли принять этой любезности... И единодушно отвергли.

Американцы желали рыть, копать дальше. Николай Александрович чувствовал, чем это пахнет. К тому же среди американцев непременно есть люди Стерлинга и Боуринга. Да и американцы сами почувствовали сегодня в нас соперников. Постараются со временем прихлопнуть все наши добрые начинания в Японии, а о нас умолчать. Припишут себе все, что мы сделали и еще сделаем, наймут людей, чтобы распубликовали об этом по всему свету. На этот счет у всегда хорошо осведомленного Шиллинга сомнений не было. Он сам интересовался коммерческими видами на будущее. Никаких сантиментов к японцам он не испытывал, как не обольщался и благородством коммерческих американских республиканцев. В каждом из них он видел противника, с которым надобно обойтись полюбезней.

Путятин, Лесовский и все товарищи не предвидят опасностей, не думают, как американцы постараются замарать и замазать все наши добрые дела в Японии, а себя выставить первыми зачинателями и учителями Японии во всяком начинании. Нашим, кажется, это все равно, живут каждый своими интересами, вперед не смотрят. Даже не подозревают, как их обчистят ловкие янки, которые свое пройдошество открыто возводят в добродетель. Янки расспрашивают и все мотают на ус. Они влезут потом в каждую щель, открытую Путятиным.

Шиллинг старался сделать все, что мог, чтобы сбить янки со следа, чтобы они потом сами для себя старались тут, а не хватали чужое. Он не желал уступать ни пяди своим респектабельным хозяевам из того, что сделано русскими здесь с таким интересом и с такой доброжелательностью к Японии.

Как всегда, ложь произвела на слушателей самое сильное действие, и при известии о трех женах для каждого русского офицера американцы повесили носы, но жадно слушали Николая.

Алеше, видевшему, как барон их огорошил, самому не хотелось слушать вранье, и оп решил поискать Александра Можайского, узнать, как движется изучение новых паровых машин. Алексей сам очень интересовался современными машинами, которые вошли в жизнь общества всюду, как самостоятельные, живые существа. Устройство машин куда интереснее всех кляуз и сплетен, именуемых важной политикой и дипломатией! Но за службой не до машин.

Сибирцев зашел к Можайскому – каюта пуста. Поднялся на палубу.

Наверху к Сибирцеву подошел блеклый, невысокий американец, с асимметричным лицом и короткой атлетической фигурой, всегда приветливо смотревший на него за столом.

– На каком языке говорите?

– Немного по-английски.

– Немного! – с оттенком сожаления и насмешки воскликнул американец, как бы упрекая Сибирцева. Он подал визитную карточку:

«Сайлес и Берроуз. Экспорт. Импорт. Пароходство. Банкирская контора: Куин Роуд. Гонконг».

– Очень рад сделать знакомство! – подавая сильную руку, широко улыбнулся Сайлес.

Кажется, длительный экзамен, который Алексей держал под взглядами этой личности, заканчивался на сегодня знакомством. Надо полагать, что выдержал испытание при помощи адмирала!

Сибирцев жил па пароходе в отдельной каюте, в удобствах, не зная забот, по, видимо, все время находился под перекрестным наблюдением.

После нескольких фраз о переменчивой погоде Сайлес определил, что собеседник говорит довольно свободно. В таких колониях, как Гонконг, множество живущих там личностей говорили хуже его, плели как попало по-английски, но считались подданными королевы. Сами англичане в поисках выгод меньше всего обращали па это внимание, все более привыкали к своему же ломаному языку, выучиваясь ему, как чужому. Да и в Англию все более вторгались все новые и новые произношения и уродства языка вместе с новыми подвластными короне владениями. Так же было и в Америке, где на акценты внимания не обращали.

Можайского на палубе не было. Видимо, опять в машине. Все свободное время проводит внизу. Впервые показывая свои машины и гордясь ими, американцы не думали, что потом все это покажется им подозрительным. Саша сделал много рисунков. Каждый раз он почтительно просил позволения у старшего офицера и главного инженера разрешить ему рисовать. И неизменно получал разрешение.

– Он опять там! – случайно услыхал вчера Леша очень недовольным топом сказанную фразу одним из двух американцев, встретившихся ему на трапе, при свете газового рожка. Отойдя, догадался, что говорят про Сашу.

Уже нельзя запретить Можайскому спускаться в машинное отделение. Это нарушило бы хорошие отношения с адмиралом Путятиным. И Саша все рисовал и рисовал. Он делал это тем уверенней и увлеченней, что старался набраться опыта. Он полагал, что его интерес лишь радует американцев.

Можайский сам как мощная паровая машина. За эти дни он напрочь опроверг представления об отсталости и неспособности русских, но, кажется, лишь возбудил еще более ужасные сомнения, которые так охотно являются в уме людей на службе, когда замечается, что новый человек знает дело, не дурак и увлечен. Однако нелепо подозревать, что этого молодца русское правительство подослало на «Поухатан», заранее зная, что будет цунами и кораблекрушение и что офицерам «Дианы» будут предложены каюты на «Поухатане» – и все это с тем, чтобы Можайский проник в машинное отделение. Довольно с американцев, что у них Зибольд ходит в русских шпионах.