Факультет патологии - Александр Минчин

— Я вас вместе на «Фрунзенской» видела, когда вы апельсины покупали.

— Понятно, — говорю я.

— Пойдем к нам зайдем, я тебя салатом накормлю, супчиком.

— Нет, Ир, спасибо, мне ехать надо, читать.

— Саш, так самый умный станешь, к тебе тогда и не подступишься. И так со мной неделями не разговариваешь. — Она смотрит на меня.

— Это потому, что ты больше Юстинова становишься.

— Совсем нет; а раньше?

— А раньше ты была девочка Ирочка.

Она задумывается. Мы целуемся в щеки и расходимся. По пути домой я опять себя ловлю на мысли: а чего я спешу туда? Мне опять кажется, что кто-то будет ждать. Но это опять мне только кажется. И снова две булки, колбаса и молоко плюс еще сырок творожной с изюмом добавляется. Я стал таким тощим и стройным за этот месяц жизни, что хоть на конкурс выставляй. (Что когда захожу в ванную, в зеркале не нахожу себя.) Говорят, на Западе проводятся конкурсы первых красавиц мира. Вдруг слово «красавиц» почему-то больно режет меня и затормаживает.

Чтобы ни о чем не думать, я ложусь спать. Прихожу домой и очень рано ложусь спать. Кто еще так жил в юные года… У соседей опять какой-то шум, но это я слышу уже через сон — спящего сознания.

Поздно вечером я читаю «Дикую утку» Ибсена, это и вправду тоскливо, и зачем нужно было ее писать, чтобы мы мучились. Интересно, слышит ли меня доцент Храпицкая и не переворачивается ли вверх ногами в своей монашеской постели от такого кощунства. А может, она и не монашка?

— Итак, мои дорогие, — говорит она, — кто хочет начать? Выступить и рассказать нам, в чем идейный смысл, сущность, я бы сказала, зерно или стержень, семя — назовите как хотите — бессмертного произведения Ибсена «Дикая утка».

Как же бессмертного, думаю я, когда все смертью кончается.

— Я жду, — говорит она, — времени у нас немного, и оно не резиновое.

У каждого свой подход ко времени.

Все сидят молча, по возможности еще молчаливее.

Я смотрю, как рот ее в уголках подбирается, и, чтобы не доводить до греха, поднимаю руку.

— Ну что, опять палочка-выручалочка? У остальных сил или способностей не хватает? В чем дело?

Все сидят не шевелясь. Я держу руку.

— Опусти, Саш. Спасибо, в тебе я никогда не сомневалась, но твои знания мне известны. Я хочу послушать других.

Я опускаю руку. Это занятие, мне можно предаться собственным мыслям. Я не выдерживаю, наконец: где она?!?!?!?

Вот дурак, и стоило столько крепиться, ждать, мучиться, чтобы сказать это себе, про себя. И почему я так устроен?

— Вот вы, две девочки, вас, кажется, зовут Света и Марина. Я вас никогда не слушала, так что начните. Например, вы, Света.

Я смотрю на них. Они явно выросли для девочек (но кого это волнует в наше дивное время, к тому же по моим расценкам: они не девические женщины давно).

Светка поднимается и, перехватив воздух, начинает говорить. Господи, я Светку никогда такой не видел. Она отвечает так, что впечатление, будто мужика никогда не имела. Я не могу объяснить вам, как это можно отвечать так, но она так отвечает.

Маринка и подавно лопочет, как будто не сама трижды не рожала, а ее только что родили. С богом пополам они выцарапывают какие-то положительные крестики в ее журнале, и она отпускает их на покой. Хотя и делает им ряд замечаний, но она умная баба и понимает, что не могут все знать литературу и только ею заниматься.

В жизни много более важного!

После занятий мы идем с Иркой в буфет. У меня остается один рубль до завтра. Марья Ивановна по-прежнему обсчитывает, да еще дает Ирке плохой кофе с молоком, который брал я.

— Марья Ивановна, ну что вы мне такой кофе с молоком дали?

— А это ты, Саш! Я тебе сейчас другой дам. Чего ж ты не сказал, тут за день так наработаешься, — (разрядка моя), — что своих не узнаешь.

Она меняет кофе.

— И чего ты такой дурной, — говорит она, скрещивая руки под буфетной грудью, — за всех платишь, как ненормальный. Тебе что, больше всех надо, у нее вон муж богатый, пускай и дает ей на завтраки, а то два года она всегда приходит с тобой и никогда не платит.

И откуда она все только знает, про мужа.

— Ладно, Марья Ивановна, это же пустяки, копейки.

— Да, я за эти копейки целые дни бьюсь. — Она оглядывается, у прилавка никого нет, и, подмигнув мне, улыбается.

И где только ОБХСС ходит, вечно не там, дураки, пасутся. Хотя их я ей бы не пожелал. Но крупными слезами они плачут по ней, это точно. Вытрите слезы, товарищи, — Марью Ивановну вам не взять!

— Ты что думаешь, я тебя не узнала, — продолжает она, — узнала, я специально ей такой кофе с молоком дала. Знала же, что не для тебя. Ты всегда только чай с лимоном пьешь.

О Господи, везде подводные течения, даже в буфете.

— Я для тебя иногда только лимончик и берегу. И для ректора, он тоже любит.

Я чуть не поперхнулся.

— Спасибо, Марья Ивановна.

— Как мама, Саш?

— Хорошо, — говорю я и иду в угол, где сидит в ожидании Ирка.

— Ты чего так долго с ней разговаривал, менять не хотела?

— Нет, о маме.

— Она, кстати, тебя и Сашку Когман страшно любит, от Сашки прямо слюнки в бутерброд пускает.

— Зато, Ирка, она первая, кого я встречаю, кто не любит тебя.

— А я знаю. Это из-за Юстинова. Он ей очень нравился сначала, а теперь она считает, что он несчастный, потому что на мне женился.

Закончив трапезу, мы выходим из буфета и идем через площадь, где стоит памятник Ленину.

— Ира, а что это за гирлянды, украшения? — Они висят вокруг.

— Завтра у пятого курса прощальный звонок, последний день занятий в институте.

Я вздрагиваю.

— Господи, вот счастливые, как бы я хотела быть пятикурсником и закончить всю эту блевотину обучения. — (Где мой папа только!) — Ненавижу больше, чем аборты, а тошнит от всего этого, как будто беременная. Перед каждым изворачивайся, играй, выкручивайся, придуривайся — и все из-за какого-то зачета или экзамена. А кому потом наши знания нужны будут? Да никому: в школе своя программа, и как директор или завуч, а то еще лучше — в гороно скажут, так и делай, особенно когда «молодой специалист»: выполняй все приказания. А пока «старым» станешь, чтоб разрешили хоть чуть-чуть, но свое сделать, за-штампуешься так, что от себя самому тошно станет, вот и вся жизнь. Прошла она.

— Ир, а чего ты в этот институт пошла?

— Рядом с домом было, чтобы далеко не ездить. Да и какая разница, какой институт и куда. Важно, где работать будем, в каком месте. А после института при распределении все равно блаты заработают, какой институт не кончи. Но ты представляешь, Саш, как я его люблю, если он мне хуже аборта кажется?! Она улыбается.