Факультет патологии - Александр Минчин

Вокруг еще пусто. Людей нет. Это уникальный ресторан, и то, что он существует, никому неизвестно, он нигде не числится, ни в каких списках не указан. Посетители здесь собираются к одиннадцати ночи — и до утра. Причем открыт, не закрываясь, будет столько, сколько публике угодно гулять. Кухня только грузинская, вкусная. Все, что лучшее есть в Москве и во всем Тбилиси, у Торнике на столе. Вина у него только из «Интуриста» и «России» — двух лучших винных подвалов столицы. Цены особенные, но обслуживание такое, что не приснится западным «буржуям». Музыка — у него играет великолепная группа, которая раньше играла на «Севере» гостиницы «Россия», а сейчас группу купил Торнике. (Лидер — без пятидесяти рублей петь вообще не начинает.)

Торнике раньше был зам. директора «Иверии», когда мы с ним познакомились. Но он рвался уйти оттуда. И о своем закрытом ресторане мечтал давно, еще тогда. Как ему это удалось, я не представляю. (Хотя он поит и кормит всю партийную шарагу Одинцова бесплатно, и они закрывают на это глаза; у них свои специальные дни.)

Публика здесь собирается только своя и самая отборная: гинекологи, стоматологи, фарца, только очень крупная (золото, валюта), гульливые актрисы, актеры, режиссеры, поющие, часто приезжает Алла Пугачева, гулять и напиваться, а потом петь со сцены про любовь и разлуку — она любит этот ресторан и обожает Торнике. В честь нее он даже получил название «Арлекин», неофициальное. А также приезжают грузинские гости и друзья Торнике, которых он бы предпочел, чтобы меньше, так как там, где горячая Грузия, там крики, деньги, скандал. Но ничего не поделаешь, и он с достоинством несет свой крест грузина.

— Хей, Сашья. — Он возникает у. нашего стола и садится.

Служат нам моментально, шампанское разливается в три бокала.

— Я сделал необходимые распоряжения, чтобы вам покормиться немножко. — Я балдею, так мне нравится его язык и как он строит предложения.

— Торнике, спасибо, мы не голодные, не нужно было.

— О чем ты говоришь? Ты сюда не спорить пришел, а отдыхать! Позволь мне делать мое дело. Хорошо! Вай, сто лет тебя не видел. Давай выпьем!

Бокалы поднимаются нашими руками.

— За твою прекрасную девушку, Наташья, кажется.

— Спасибо, Торнике, — говорит она.

— А как так легко произнесли мое имя?

— Она недалеко от твоих мест выросла, в Сочи, — вставляю я.

— Вай, что ты мне раньше не сказал!

— А что бы было? Он смеется:

— Дороже тебя гостем бы была. Но ты не переживай, все лучшее, что у меня есть в ресторане, будет на твоем столе, а потом со стола в твоем драгоценном желудке. Выпьем сначала, дорогие гости!

Она отпивает и ставит бокал на белый снег скатерти, продетый ниткой красного. У Торнике все здесь лучшее.

— Эй, полгода я ждал тебя, он же мой спаситель, Наташья, — (и тут он это говорит), — самый дарагой человек после детей и жены. Он спас меня!

— Ладно, Торнике, это не важно.

— Почему не важно, о подвигах человека человечество должно знать!

Его лучший официант, шестидесятилетний Зураб, который кочует с ним по всем местам и ресторанам, где работает Торнике, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Как грузинское эхо.

— Подожди, Сашь, сейчас вернусь, на кухне распоряжения дам насчет вашего сулугуни, не знают, какой лучше.

Он встает и уходит. Она удивлена.

— Ну, что, удивил я тебя? — Я целую ее руку.

— Если честно, то да. Я не представляла, что такое может быть в Москве или существовать. А почему он так любит тебя?

— Это долгая история. Ты голодная? Она ласково смотрит на меня:

— Нет, почти нет. Только чуть-чуть хочется вина, я немного устала.

Я вообще тоже есть не собирался, так как цены здесь бешеные, а в кармане у меня рублей двадцать, не больше, я хотел просто посидеть, чтобы она послушала группу и мы выпили вина, отпраздновав ее окончание.

— Все в порядке, дорогой. Закуску я тебе даю легкую, специально. Зураб сам будет обслуживать, как самых дорогих гостей. Но он дороже, Наташь, вы не обижайтесь.

Она улыбается, глядя на меня:

— Я знаю.

И тут начинается у нашего стола столпотворение, носят четыре официанта, а старый Зураб распоряжается, что куда ставить, чтобы не мешало; приносят: капусту по-гурийски, грузинские соления, маслины, оливки, травы, зелень, белый сыр, сациви, сацибели, хачапури, лобио, — чего только не несут и ставят на наш стол.

— Торнике, что ты делаешь, кто съест столько?

— Э-э, слушай, о чем ты говоришь, не упоминай такую мелочь. Ты сюда не кушать пришел?

Я понимаю. А кто сюда кушать пришел, ты думаешь я? Я на эту еду смотреть не могу. Закусите немного, выпейте шампанского.

На столе уже локти ставить некуда.

— Вах, я же забыл распорядиться насчет вина. Наташья, скажите, какие у вас самые любимые две марки вина.

Она качает головой, подразумевая, что здесь не будет, и она не хочет обижать его гостеприимства.

— Нет, ну вы скажите, а мы посмотрим. Никто ж не умрет от этого.

— «Твиши», «Хванчкара».

— Вай, — он даже привстает на стуле, — откуда такие вина знаете?!

— Она же оттуда, я тебе говорил, — объясняю я.

— Ах, да, забыл совсем я, ты видишь, какая работа. — Зураб, — кричит он, хлопая в ладоши. И говорит что-то по-грузински. Он счастлив, и ему приятно: только в двух местах в Москве есть эти вина, в «Интуристе», в валютном баре, и у него.

Мы пьем «Твиши», она не верит.

В этот момент начинает стекаться публика. Торнике уходит от нас и впускает сам лично каждого. Все знают его или приезжают с тем, кого знает он. Чужих нельзя. Люди, заходящие и проходящие мимо, не сводят глаз с нашего стола. Смотрят на нее, она не замечает никого, потом на меня, не понимая, что с такой девушкой, мол, делаю я. И глаза горят не любезно, глядя на меня. И тут я не ко двору.

«Твиши» — обалденное вино. Зураб уже спешит, несет горячий сулугуни, прямо шипящий еще на тонкой металлической сковородке.

Она ест всего понемногу, пробуя, и очень красиво. И смотрит на меня так, что я вообще забываю, где я, на каком небе, и зачем мы здесь находимся. Мне совершенно ничего не хочется, только смотреть на нее. Что со мной?

Начинает играть группа, она играет классные вещи. Их певец-лидер стоит и пьет что-то у стойки бара, он, пока не платят, петь не начинает вообще.

Публики уже достаточно и всё прибывают, но зал большой. Новые и новые, и все смотрят на наш стол. Одеты они так, что мне стыдно за свое одеяние.

Появился Зураб, толстый, добрый и классный старик.

— Сашя, — (этот по-другому меня склоняет), — Торнике Мамедович занят, много гостей, и просит извинить, что не может уделить самым дорогим гостям самого большого внимания, и просит не обижаться сильно. — Зураб мне подмигивает по-грузински.