Дитрих Бонхеффер. Праведник мира против Третьего Рейха. Пастор, мученик, пророк, заговорщик - Эрик Метаксас

У их бабушки (ей к тому времени исполнилось 93 года) был друг, чей родственник-еврей лишился по новому законодательству юридической практики. В письме Дитриху (оно оказалось ее последним письмом) бабушка взывала о помощи:

...

В октябре 1935 года родители Дитриха переехали из большого дома на Вангенхаймштрассе в Грюневальде в новый дом, построенный ими в Шарлоттенбурге. Этот дом был поменьше, но и здесь вполне помещались многочисленные гости, а для Дитриха отводилась постоянная квартира на верхнем этаже. Вместе с родителями в новый дом переехала и бабушка Жюли Тафель Бонхёффер, однако после Рождества она заболела пневмонией и в январе умерла. Невоможно переоценить ее всестороннее влияние на Карла Бонхёффера и его детей. 15 января Дитрих произнес речь на похоронах бабушки, выбрав в качестве библейского текста псалом 90, который семья всегда читала в канун Нового года.

...

4 февраля 1936 года Бонхёффер отпраздновал тридцатилетие. Он всегда был чувствителен к своему возрасту, а тридцать лет и вовсе казались ему старостью. Знать бы тогда, что это последний его юбилей. И как раз празднование дня рождения впервые привлекло к Бонхёфферу внимание нацистов.

Началось все сравнительно невинно, с одной из обычных послеобеденных бесед в главном зале Финкенвальде. В большой медной жаровне XVIII века, привезенной Дитрихом из Испании, весело трещал огонь. День рождения директора справили на обычный лад – пели, произносили тосты в честь юбиляра, а ближе к концу вечера зашел разговор о подарках. Кто-то выдвинул шуточную идею: не имениннику следует получать подарки, а сам он пусть раздает их друзьям. Именинник принял вызов и спросил, чего бы они хотели, и так родилась идея совместной поездки в Швецию. Не возьмется ли Дитрих ее организовать? Почему бы и нет, он охотно за это взялся, и, как всегда, проявил присущую ему щедрость.

Семинарист из Гросс-Шлёнвица Ханс-Вернер Йенсен говорил, что «служение ближнему стало средоточием жизни Бонхёффера. Он никого не опекал, но всякому старался помочь». Йенсен приводил и другие примеры щедрости Бонхёффера. Когда Йенсен угодил в больницу с аппендицитом, из отделения третьего класса его перевели в отдельную палату. «Санитар сообщил мне, что утром в больницу явился приятного вида господин в очках и взял все расходы на себя… В другой раз, когда мы возвращались домой, проведя вечер в Берлине, он купил на вокзале билеты для всех. Я попытался вернуть ему цену проезда, но он только плечами пожал: «Деньги – грязь»339.

Теперь Бонхёфферу представилась возможность показать ученикам Церковь за пределами Германии. Сколько они наслушались от него рассказов о его путешествиях! Он постоянно твердил им, что Церковь существует вне национальных границ, она пронизывает и время, и пространство. Для такой поездки имелись все резоны, в том числе и желание расширить кругозор семинаристов, предоставив им тот культурный опыт, который сам Бонхёффер получил в избытке. Кроме того он хотел укрепить связи Финкенвальде с зарубежными церквами, это помогло бы уберечь семинарию от вмешательства нацистов.

Итак, Бонхёффер сразу же связался со своими коллегами по экуменическому движению в Швеции и Дании. Поездку следовало спланировать быстро и в тайне, ведь если бы о ней прознал епископ Геккель, неприятностей было бы не миновать. Чтобы помешать этой затее, Геккель пустил бы в ход все средства, а средствами он располагал немалыми. Секретарь экуменического комитета в Упсале Нильс Карлстрём понимал, в каком положении находится Бонхёффер, и всячески старался ему помочь. 22 февраля от него пришло официальное приглашение – ключевой документ, ибо понятно было, что Геккель станет вникать в каждую деталь намечаемой поездки и оспаривать ее уместность. Три дня спустя Бонхёффер послал официальное уведомление о планируемой поездке своему начальству, а также в министерство иностранных дел, где юридический департамент возглавлял друг его родителей. Он надеялся таким образом получить прикрытие, но уловка сработала против него: какой-то другой чиновник увидел его письмо и обратился с запросом к Геккелю, а тот уж постарался дать Бонхёфферу самую скверную аттестацию. В результате министерство иностранных дел отписало в немецкое посольство в Стокгольме: «Рейхсминистерство и Прусское Министерство по церковным делам и Иностранный отдел Церкви предостерегают насчет пастора Бонхёффера, поскольку его влияние идет вразрез с германскими интересами. Правительственный и церковный Департамент иностранных дел решительно возражают против его визита, о котором только что стало известно»340.

1 марта Бонхёффер, Ротт и с ними 24 семинариста сели на корабль в гавани Штеттина и отплыли на север, в Швецию, понятия не имея о повышенном интересе министерства иностранных дел к их путешествию. Кое о каких опасностях Бонхёффер подозревал и наставлял семинаристов высказываться с сугубой осторожностью, особенно перед репортерами – каждое их слово будет превращено в карикатуру и раздуто до размеров газетных заголовков. Ему вовсе не хотелось, чтобы повторился скандал с «Гитлер хочет стать Папой».

Известие о том, что семинаристы отправились-таки в путь, выставляло Геккеля в дурном свете перед правительством рейха. 3 марта шведская пресса объявила о приезде семинаристов на первых страницах газет, на следующий день сенсацией стал их визит в Упсалу к архиепископу Эйдему. 6 марта они явились к немецкому послу князю Виктору цу Виду. Князь, только что ознакомившийся с письмом, предупредившим его насчет непокорного пастора, принял Бонхёффера и его спутников с подчеркнутой холодностью. Причины этого Бонхёффер тогда не знал, но отметил присутствие в кабинете портрета Гитлера в полный рост.

Новые статьи и фотографии приветствовали появление Бонхёффера и его друзей в Стокгольме, и каждый квадратный сантиметр международной прессы, посвященной этой делегации, все более осложнял положение Геккеля. Требовалось срочно принять меры, а в средствах этот изобретательный клирик не стеснялся. Прежде всего он обратился с протестом к шведской Церкви, затем написал письмо в церковный комитет Пруссии. На этот раз он пустил в ход крупный калибр и подобрал для Бонхёффера такие слова и определения в письменном, официальном тексте, которые переводили затянувшийся спор между ними на совершенно иной уровень: