Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни - Александр Оганович Чубарьян

история Великой Отечественной войны. История войны 1812 года и наполеоновские войны. Значит, задача состоит в том, чтобы посмотреть и с этой точки зрения на будущие учебники.

И последний вопрос, который требует решения, таков. Сейчас в школе существует так называемая концентрическая система преподавания. То есть до 10 класса изучается вся история, а в 10–11-м – курс вкратце повторяется.

В целом, я противник такого подхода. Но сломать его трудно. Значит, надо решить вопрос, как мы будем поступать. Есть предложение сделать всю историю до 9 класса включительно, а в 10–11 – ввести новый курс. Россия в мире, предположим. Или еще как-то по-другому. А есть предложение сделать один цикл, но закончить его в 10-м классе.

– Это будет один учебник?

– С моей точки зрения, это не может быть один. Каждый класс имеет свой учебник. Кроме того, есть необходимость учебника для профильных классов, когда в старших классах готовят людей для гуманитарного, скажем, исторического цикла. Такой учебник должен быть глубже, подробнее, иначе изложен.

– Когда вся эта работа будет проделана?

– По моей оценке, к осени будет готова концепция, и она должна быть обсуждена, одобрена. И тогда будет объявлен –должен быть объявлен – конкурс на подготовку учебников. Участвовать в нем сможет любой, кто захочет. Но все учебники должны основываться на единой одобренной концепции.

В едином учебнике истории будет много Сталина и минимум Путина

26.06.2013, «Московский комсомолец», Марина Лемуткина

Концепция единого школьного учебника истории готова. Между тем наше общество расколото в отношении к важнейшим событиям отечественной истории, а сама история столь многофакторна и так сильно зависит от интерпретаций, что фактически лежит на стыке науки и искусства. О том, реально ли при таком раскладе добиться общих подходов к изучению истории в школе, и о многом другом «МК» рассказал глава рабочей группы по разработке единого школьного учебника истории, директор Института всеобщей истории РАН Александр Чубарьян.

– Александр Оганович, начнем с самого начала – как вы стали историком?

– Мои родители были специалистами в области библиотечного дела. Папа – профессор, доктор наук, председатель международной комиссии по библиографии, всю жизнь собирал миниатюрные книги, а на склоне лет создал такой клуб в Москве. В доме всегда царил культ книги, чтения. Вот и моими любимыми предметами стали история и литература. Кроме того, я был довольно политизированным ребенком: интересовался современной политической жизнью и еще в 10-м классе составил список основных лидеров мира, печатных изданий и партий. В век Интернета, конечно, это занятие может показаться бессмысленным. Но тогда оно казалось мне интересным, и я, имея со своей золотой медалью право выбрать любой вуз, решил учиться в МГИМО. Утром надо было идти подавать документы. Но накануне вечером папа вдруг сказал: а может, лучше пойти в классический гуманитарный вуз? И я отдал документы на истфак МГУ.

– Ни разу об этом не пожалели?

– Ни разу! Всю жизнь я занимаюсь историей ХХ века, а в последние годы – Европой, и являюсь большим сторонником идеи России в Европе. Моя политизированность сохранилась до сих пор, и это доставляет мне не только удовольствие, но создает некоторые трудности. По сути дела, политизированность связывает человека и ученого с политическими реалиями, а это делает его немного конформистом. То ли дело историки, занимающиеся средневековыми рыцарями, – им решительно безразлично, что происходит у них за окном!

– В истории так много зависит от интерпретации, что кое-кто сомневается: а наука ли она вообще?

– Тут у меня особая позиция. История – не только наука, но и искусство. И даже воображение. Крупнейший специалист в Англии по истории Советского Союза Эдвард Карр, с которым я был знаком, как-то сказал, что историй столько, сколько историков. И это очень точно, ведь история становится доступной читателю, лишь пройдя через голову историка, который отобрал факты, подал их и интерпретировал. А вот с расхожей фразой «история не терпит сослагательного наклонения» я не согласен. Конечно, реальных фактов не отменишь. Но их интерпретация – всегда сослагательное наклонение! В истории мириады фактов и вариантов, и главная задача преподавателя – научить молодых людей видеть возможность выбора, самостоятельно мыслить. Я, например, всегда спрашиваю: что было бы со страной и с обществом, будь у нас не Ленин, а другой человек?

– Такой человек был – Троцкий его фамилия. Но по большому счету, думаю, было бы примерно то же. Только с другими нюансами.

– Ну, это большой вопрос! Знаете, от ученых вечно ждут написания «правдивой», «объективной» истории. А где их право на интерпретацию? Один крупный политический лидер – не буду его называть – как-то спросил меня: «Когда же историки перестанут писать нечестные книги?» А я отвечаю: честность – категория историческая, а история – процесс многофакторный. Увлечение одним фактором и неучет другого не дают приблизиться к реальности. Правда достигается только через столкновение разных факторов: экономических, субъективных, психологических, личностных. Единообразие через разнообразие.

– Есть еще и идеологический фактор: историю не зря называют служанкой политики и идеологии…

– История, по определению, наука политическая и идеологическая. Но меня огорчает и настораживает, что сейчас эта идеологизированность приобретает слишком большой размах и захватывает массовое сознание. Такого бума интереса к истории не было никогда. Но не было и такого большого соблазна у политиков использовать историю как заложницу своих взглядов. Правда, и политика иногда становится заложницей истории. Я возглавляю три очень сложные совместные комиссии России – с Латвией, Литвой и Украиной – и считаю своей главной задачей освободить историю от политических спекуляций и использования в сиюминутной политической борьбе. История не должна быть средством достижения политического успеха на выборах – тогда она и превращается в ту самую служанку, а каждый новый правитель переписывает ее под свои сегодняшние интересы. Впрочем, переписывание истории – не всегда отрицательный факт. Такую необходимость вызывает и открытие новых фактов – как, например, у нас в связи с революцией в архивном деле, открывающей сейчас доступ к огромной массе документов. Я, например, и представить не мог, что буду читать протоколы обсуждения тех или иных вопросов на Политбюро ЦК. Но это случилось. И вот уже к печати готовится интереснейший материал, включая дневник Брежнева: заметки, наблюдения, разговоры и просьбы генсека ЦК, включая бытовые. Найденные материалы существенно меняют оценку его личности, делают ее менее однозначной. Или взять наметившийся поворот в истории – интерес массового сознания всего мира к повседневной жизни: представлениям в разные эпохи о жизни и смерти, болезни и голоде, преступлениям и трапезе, моде и т.д. Люди ищут в истории аналогий с сегодняшним днем, читают исторические книги и говорят: смотри-ка, и в то время, оказывается, была