Империя травы. Том 1 - Тэд Уильямс

Морган спрыгнул вниз с ветки, неудачно приземлился, зацепившись за бревно, тут же вскочил на ноги, его рука метнулась к плечу, и он выхватил меч из ножен, а змея изогнулась угрожающей дугой, раскрыв розовую пасть, приготовившись к атаке. Морган неудобно схватился за рукоять, но изо всех сил взмахнул мечом, и гадюка получила удар плоской частью клинка. РиРи взвизгнула от ужаса и бросилась к ближайшему дереву, Морган же не отводил глаз от змеи. На боку у нее остался кровавый след после его неудачного выпада, в остальном она не пострадала и продолжала снова и снова делать выпады головой в его сторону.

Морган перехватил рукоять и атаковал мерзкую тварь слева, чтобы остановить змею. Ее голова металась из стороны в сторону, выбирая момент для нападения, и он продолжал наносить удары. Наконец, после четвертого или пятого выпада, клинок рассек гадюку пополам, и куски ее тела разлетелись в разные стороны, продолжая извиваться на земле.

Чувствуя отвращение и страх, Морган продолжал наносить все новые удары, пока не рассек тело гадюки еще на несколько кусков, которые наконец перестали извиваться. Сначала у него промелькнула мысль о том, чтобы ее съесть, но потом он решил, что она полна яда. Морган кончиком меча стал подцеплять куски тела и один за другим забросил их в кусты, а затем оторвал несколько тополиных листьев и тщательно вытер лезвие. Его отец был слишком скромным и практичным, чтобы придумать имя для меча, и брал его в руки только во время торжественных церемоний, но Морган решил, что теперь клинок должен получить имя.

– Теперь ты будешь называться Потрошитель Змей.

Морган вдруг понял, что собственный голос показался ему слишком громким и каким-то незнакомым. Он убрал меч в ножны и с трудом забрался на дерево, обнаружив, что отчаянно дрожит. РиРи, Полоска и остальные члены стаи смотрели на него и тихонько благоговейно стрекотали, словно были кроткими горожанами, которым угрожал дракон, а Морган оказался великим сэром Камарисом. В этот замечательный момент он едва не свалился с дерева.

Прошло еще несколько дней – в быстром чередовании теней и солнца. Морган уже давно потерял счет месяцам и уже не слишком отчетливо представлял мир за пределами леса. Анитул? Септандер? Даже сами эти слова почти потеряли смысл. Теперь его время измерялось движением и сном, тихими шорохами чикри, когда они устраивались на ночь, и возбужденным писком малышей, которые будили Моргана, забираясь к нему на грудь, чтобы сообщить поразительную новость о том, что солнце снова встало.

Стая продолжала упорно двигаться на север. Одним из радостных результатов путешествия стало то, что они покинули беспокойные пределы сонного мира ситхи, и теперь Морган мог верить теням и определять по ним направление, но он уже не представлял, в какой части огромного леса – территории, сравнимой с целой страной, – он находится, поэтому продолжал следовать за чикри, а те, в свою очередь, подчинялись странному плану, которого Морган не мог понять.

Несколько раз он пытался изменить направление движения стаи или сам уходил в другую сторону, но через несколько часов его находила РиРи и принималась тревожно верещать, пока он не сворачивал обратно и не присоединялся к стае – очевидно, она считала, что только в таком случае они будут в безопасности.

Постепенно и лес становился другим, на смену пологим, заросшим деревьями склонам, расположенным на границе с землями тритингов, пришли крутые горы, вершины которых венчали сосны и ели, и их ветви находились так близко друг от друга, что Моргану стало трудно на них взбираться. Он начал спрашивать себя, где закончится этот долгий марш. Если он будет оставаться с маленькими зверьками достаточно долго, то доберутся ли они когда-нибудь до границы леса, или – как он опасался – они двигаются по огромной петле, и та со временем приведет его к южным границам леса, когда сменится время года? Он больше не боялся голода, но подобная пища не слишком его устраивала, к тому же, он не хотел прожить так всю жизнь.

«Я человек, – снова и снова повторял он себе, словно и сам в это не совсем верил. – Я не белка и не птица. Я не могу вечно жить на деревьях. Я нужен многим людям».

Конечно, первой в этой воображаемой группе людей была его сестра Лиллия, которая не знала отца, а мать, и это испытал на себе сам Морган, не проявляла особого интереса к своим детям. Он говорил себе, что только ради сестры обязан попытаться вернуться домой. Но как? Подобные мысли появлялись и исчезали каждый день, и постепенно уходили в область философии, как, например, вопрос о том, из чего сделаны звезды, и рядом не стоял с такими важными проблемами, как накормить себя и не отстать от чикри.

Морган не мог постоянно следовать за стаей, и часто ему приходилось идти по земле существенную часть утра или всего дня, прежде чем появлялась возможность забраться на деревья. Но он все увереннее чувствовал себя наверху. Его тело становилось сильным в тех местах, в которых раньше было слабым, о чем он даже не подозревал. Спина, плечи, бедра и даже руки бугрились мускулами от постоянного лазанья по деревьям. Руки, давно не знавшие мозолей – результата тренировок с мечом, постепенно исчезнувших после бесконечного сидения в тавернах, – стали жесткими, точно кора деревьев. Он мог висеть на одной руке высоко над землей, пока искал подходящее место для другой, чтобы забросить тело на ветку, в то время как еще несколько недель назад такая задача представлялась ему невероятно трудной. А теперь, хотя он и не мог соперничать с чикри, он закидывал веревочную петлю вверх так быстро, что поднимался вдоль ствола почти так же уверенно, как белка. Чикри, прежде с тревожным интересом или даже жалостью наблюдавшие за его мучениями, больше не обращали на него внимания, и Морган невероятно собой гордился.

И все же он не раз спрашивал у себя, какая польза может быть принцу от умения мастерски лазать по деревьям? В особенности если он единственный принц – точнее, единственный человек, – оказавшийся в ловушке в сердце огромного леса.

«Однажды кто-нибудь найдет мои кости на дереве, – иногда говорил себе Морган. – И я стану загадкой для философов, вот и все. Таким будет оставленное мной наследство».

Подобные мысли вызывали уныние, поэтому в иные дни он предпочитал думать поменьше.

Больше Морган не слышал голоса Ликимейи во сне, хотя часто о ней вспоминал. Он не мог понять, как спящая ситхи – если это действительно была она, а не какой-то фантом, созданный его собственным безумием, – могла говорить с ним, и почему она выбрала именно его. Быть может, причина в том, что он к ней прикасался? Но ситхи прямо дали ему понять, что не особенно берут в расчет его дедушку и бабушку, смертных правителей Светлого Арда, и в таком случае, как его собственный титул мог иметь какое-то значение?

Однажды ночью он уснул после долгого изнурительного дня и проснулся в темноте, все еще крепко привязанный к стволу липы, устроившись в корзине из ветвей. Пока он спал, встала луна, и теперь висела, плоская и полная, над вершинами деревьев, точно огромное желтое яйцо, и Морган смотрел на нее сквозь ветки, на которых вечером сидели чикри, приводившие в порядок свой мех и готовившиеся отправиться спать, но сейчас все они были пусты. Он остался один.