Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей - Олег Айрапетов

В какой-то момент М. В. Алексеев был близок к отчаянию и начал упрекать В. А. Сухомлинова за уничтожение фортов Варшавской крепости перед войной, что разрушило стройную систему обороны Вислы: «Остался один Новогеоргиевск, лежащий от всего в стороне и ничего не прикрывающий и не останавливающий на себе внимание немцев: он ничему не грозит и их не беспокоит, а составляет в своем настоящем положении предмет моего беспокойства»7. Ситуация была патовой. В это время М. В. Алексеев и А. А. Гулевич нормализовали свои отношения и начали сотрудничать. Вообще, с главнокомандующим Северо-Западным фронтом трудно было работать даже Ф. Ф. Палицыну, который никогда не жаловался на недопонимание.

Тем не менее М. В. Алексеев не принял предложение своего начальника штаба об организации сопротивления между Варшавой и Ивангородом. Сам А. А. Гулевич даже и не думал об отходе, в то время как М. В. Алексеев надеялся на использование линии крепостей Белосток – Брест как опоры против германского наступления. По свидетельству А. В. фон Шварца, в это время он считал необходимым без промедления начать укрепление позиций по линии Осовец – Белосток – Седлеце – Луков – Влдава и далее на восток Гродно – Брест-Литовск: «По-видимому, он твердо решил не отступать дальше этой линии, так как говоря о них (вышеперечисленных укреплениях. – А. О.), сказал: «На них мы умрем»8. К этому решению его подталкивали и противники. Н. В. Рузский и М. Д. Бонч-Бруевич были категорически против глубокого отхода.

Однако вскоре М. В. Алексеев изменил свою точку зрения: уже 12 (25) июня он заявил, что решение оборонять Варшаву было неверным. Положение русских войск на юге было очень сложным: сильная засуха сделала проходимыми болота, приходилось считаться с возможностью глубокого прорыва в тыл9. 20 июня (3 июля) Ф. Ф. Палицын записал в дневнике: «У Михаила Васильевича вера и глубокое убеждение, что он выведет армии из их злосчастного положения, созданного не им, а ходом событий»10. 22 июня (5 июля) на собранном по настоянию М. В. Алексеева совещании командования фронтами и Ставки в Седлеце речь шла об эвакуации левого берега Вислы. Он ставил вопрос ребром: сохранить армии или удержать Варшаву. В результате в очередной раз был принят компромисс: начать подготовку эвакуации Варшавы, но решение об оставлении города принимать в зависимости от обстановки. 1-я армия, оборонявшая позиции в тылу русской группировки по левому берегу Вислы, должна была стоять насмерть, прикрывая эвакуацию Варшавы и отход 2-й армии11.

Главнокомандующий фронтом верно угадал направление будущего удара противника, но он не хотел торопиться с уходом с левого берега Вислы. С другой стороны, он не считал свои позиции здесь надежными. В день начала наступления под Праснышем он писал: «Понятно и то, если бы Варшава была крепость, то я с Вислы снял бы многое, чтобы усилить тех, которые дерутся и задерживают эту саранчу. Теперь же я вынужден многое держать на Висле, где у меня мало даже проволоки… жизнь и благополучие находящихся на Висле и за Вислою войск зависят только от стойкости войск и начальников, ведущих тяжелую борьбу на флангах. Нужно уловить (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.) минуту, не бросить рано; но не начать отходить и поздно, когда я мог бы потерять и Вислу, и часть войск»12. Только после оставления польской столицы 1, 2 и 12-я армии должны были одновременно отойти. Обстановка была крайне опасной, тем более что эвакуировать Новогеоргиевск М. В. Алексееву не разрешили – необходимый подвижной состав, около 1000 вагонов, был направлен для Варшавы13.

«Эвакуация одного такого промышленно-административного центра, как Варшава, – отмечал генерал С. А. Ронжин, – с его лазаретами, фабричными заведениями, разнообразным имуществом, громадными железнодорожными мастерскими и многими тысячами чиновников и частных жителей, стремившихся выехать во что бы то ни стало, была очень серьезной задачей. Но это представляло только небольшую часть того, что подлежало вывозу из всего «передового театра»14. Только для готовой продукции и станков завода «Рудзского и К», считавшегося образцовым предприятием по производству снарядов, потребовалось 400 вагонов. Всего же из города и прилегающего к нему района было вывезено 153 предприятия15.

По приблизительным расчетам, для эвакуации Варшавы потребовалось бы около трех недель16. Ускорить этот процесс было невозможно. Значительная часть имущества уничтожалась. На местных жителей это производило гнетущее впечатление. «Отступление русской армии происходило таким образом, как будто она уже не планировала возвращаться в Польшу, – вспоминал Р. В. Дмовский. – Я до сих пор не знаю, кто был автором этого фантастически нелепого плана, в соответствии с которым, отступая, армия оставляла врагу обезлюдевший край, заставляя население отступать вместе с войсками и стараясь превратить в огромную пустыню густо заселенную территорию, насчитывающую как минимум 8 миллионов жителей»17.

Число только эвакуированных поездов значительно превосходило пропускную способность железных дорог, воинские эшелоны, направлявшиеся к фронту, образовывали пробки величиной в несколько десятков километров18. Следует отметить, что эвакуация вообще была организована из рук вон плохо: отсутствовала централизация, не был создан единый центр руководства движением и определением пункта назначения грузов, их сортировкой. Не удивительно, что эвакуация быстро приняла характер хаоса и резко осложнила движение по всем дорогам, особенно по железным. Иногда для того чтобы расчистить путь грузам и войскам, идущим к фронту, приходилось сжигать стоявшие на пути вагоны, и это делалось при значительном недостатке подвижного состава!19

Уже 23 июня (6 июля) русская разведка из допроса военнопленных вскрыла подготовку противника к наступлению. Подвоз артиллерии, снарядов и подвод войск был замечен и воздушной разведкой. Не оставалось сомнений в том, что удара долго ждать не придется20. На следующий день после совещания в Седлеце М. В. Алексеев написал жене: «И никогда не было таких безотрадных положений, в котором сознаю сейчас себя. Два врага давят меня: внешний – немцы и австрийцы, которые против меня собрали главную массу своих сил, взяв все, что можно, с фронта Н[иколая] И[удовича], против которого они, видимо, только шумят и демонстрируют, перебросили, быть может, что-либо еще с запада или из новых формирований внутри государства; везде лезут подавляющими массами, снабженными богатой артиллерией с безграничным каким-то запасом снарядов; есть враг и внутренний, который не дает мне тех средств, без которых нельзя вести войну, нельзя выдерживать тех эпических боев, которыми богаты последние дни»21.

Ожидая наступления противника, М. В. Алексеев попросил у Ставки 21-й армейский корпус и направил 4-й армейский, усиленный 3-й Туркестанской стрелковой бригадой в резерв, на стык 1-й и 12-й армий, весьма ослабленных предыдущими боями22. Но выделенные им пять дивизий не смогли вовремя подойти к Праснышу. Между тем М. В. Алексеев считал участок, выделенный для прорыва немцами, хорошо подготовленным к обороне, как он сам признавался сразу же после окончания боев: «…думал – хорошо укрепленная позиция, на которой просидели 4 месяца, небольшое сравнительно превосходство в силах на этом направлении дадут мне время подвезти по железным дорогам резервы и самому переходом в наступление отбросить немцев»23. На самом деле на угрожаемом участке русская оборона была далека от совершенства и именно потому, что фронт здесь постоянно перемещался.