Рассвет - Генри Райдер Хаггард

Эта ночь была ужасна для влюбленного Джорджа. Энергичное и образное выражение Анжелой всей своей ненависти к нему пробило даже толстую шкуру его самомнения и заставило его страдать, как побитую собаку, страдать слишком сильно, чтобы спать. Когда леди Беллами приехала на следующее утро, она застала его расхаживающим взад и вперед по столовой в самом скверном расположении духа, и это было поистине ужасно. Светло-голубые глаза Джорджа были злы и налиты кровью, общий вид неряшлив до последней степени, и красные пятна лихорадочного румянца горели на желтоватых щеках.

— Ну, Джордж, в чем дело? Вы не выглядите счастливым, как подобает любовнику.

Вместо ответа он только хмыкнул. Леди Беллами вздернула бровь.

— Леди была неласкова и не оценила ваших ухаживаний, да?

— Послушай, Анна, — свирепо ответил он, — если мне и придется терпеть все, что говорит эта проклятая девчонка, то твоих насмешек я не потерплю, так что прекрати их раз и навсегда.

— Совершенно очевидно, что она была неласкова. Возможно, вместо того чтобы оскорблять меня, вы расскажете мне подробности? Без сомнения, они весьма интересны. — И Анна Беллами уселась в низкое кресло, устремив на Джорджа взгляд из-под тяжелых век.

Получив подобное поощрение, Джордж принялся излагать ей наиболее приемлемую версию своей печальной истории, разумеется, не полную, но воображение слушательницы легко восполняло пробелы, и по мере того, как он рассказывал, по ее лицу медленно расползалась улыбка, поскольку Анна представляла утаенные подробности сцены возле живой изгороди.

— Будь ты проклята! Над чем это ты смеешься? Ты пришла сюда слушать, а не смеяться! — яростно выпалил Джордж, заметив это.

Леди Беллами ничего не ответила, и он продолжил свой волнующий рассказ, на этот раз не прерываясь.

— Ну, — сказал он, когда рассказ был окончен, — что же мне теперь делать?

— Ничего не поделаешь, ты не сумел завоевать ее расположение — и дело с концом.

— Значит, ты хочешь сказать, что я должен отказаться от нее?

— Да, и это очень хорошо, потому что нелепое соглашение, которое вы заключили с Филипом, погубило бы тебя, а от этой девушки ты устал бы через месяц.

— Послушай, Анна, — прошипел Джордж, угрожающе нависая над ней, — я уже давно подозревал, что ты водишь меня за нос в этом деле, и теперь я в этом совершенно уверен. Это ты заставила девушку так обращаться со мной, коварная змея, ты нанесла мне удар в спину, краснокожий индеец в юбке! Но, послушай, я буду с тобой откровенен: долго смеяться тебе не придется.

— Джордж, ты, должно быть, сошел с ума.

— Ты увидишь, сумасшедший я или нет. Знаешь, что разбойники сделали с парнем, которого недавно поймали в Греции и за которого хотели получить выкуп? Сначала они послали друзьям его ухо, потом нос, потом ногу и, наконец, голову — все по почте, заметь. Ну так вот, дорогая Анна, именно так я и собираюсь расплатиться с тобой. У тебя будет неделя на то, чтобы придумать новый план ловушки для птички, которую ты спугнула, и если ты его не придумаешь, то сначала я отправлю твоему мужу одно из тех интересных писем, которые у меня хранятся, — анонимно, знаешь ли, — не очень компрометирующее, но такое, которое возбудит его любопытство и заставит навести справки; потом я подожду еще неделю…

Леди Беллами больше не могла этого выносить. Она вскочила со стула, бледная от гнева.

— Ты дьявол в человеческом обличье! Что же, интересно, так долго удерживало меня от того, чтобы уничтожить тебя и себя тоже? О! Ты не должен смеяться; у меня есть средства, чтобы сделать это, если я захочу: я собирала их в течение двадцати лет.

Джордж снова хрипло рассмеялся.

— Ох, ужас-ужас, уже боюсь! Но я не думаю, что ты дойдешь до этого; ты бы не решилась, а если и дойдешь, то мне все равно — я, видишь ли, довольно безрассуден.

— Что касается твоих угроз, — продолжала леди Беллами, не обращая на него никакого внимания, — то мне на них плевать, потому что, как я уже сказала, у меня есть противоядие. Ты знаешь меня уже много лет, скажи, ты когда-нибудь видел, как самообладание меня покидало? Неужели ты думаешь, что я — женщина, которая смирится с проигрышем, если может выбрать смерть? Нет, Джордж, я предпочту уйти в вечность на гребне волны моего успеха, как это бывало и раньше, и позволю себе либо погибнуть, либо вознестись к еще большим высотам. Все, что было во мне хорошего, ты разрушил. Я не говорю, что это была целиком твоя вина, ибо злая судьба связала меня с тобой, и тебе даже может показаться странным, когда я говорю, что, зная тебя таким, какой ты есть, я все еще люблю тебя. Чтобы заполнить эту пустоту, растоптать нахлынувшие воспоминания, я сделала себя рабой собственного честолюбия и приобрела иную силу, природу которой ты понять не в состоянии. Человек, за которого ты меня выдал замуж, сегодня богат и знатен, он рыцарь. Я сделала его таким. Если я проживу еще лет двадцать, его богатство будет колоссальным, а влияние — безграничным, и я стану одной из самых могущественных женщин в королевстве. Почему ты вообразил, что я так боюсь твоего предательства? Неужели ты думаешь, что я стану беспокоиться, если узнают, что я давно отбросила в сторону этот несчастный фиговый листок, добродетель — жалкий фетиш, выдающий трусиху или дурочку, ибо, заметь, все женщины — или почти все — были бы порочны, если бы осмелились на это. Страх и нищета духа сдерживают их, а вовсе не добродетель. Ведь именно благодаря их порокам, должным образом управляемым, женщины всегда поднимались и всегда будут подниматься. Я полагаю, чтобы стать действительно великой, женщина должна быть особенно порочной, и порок я, соответственно, уважаю. Нет, я боюсь не твоих разоблачений. Я боюсь лишь потому, что у меня есть муж, чья горькая и справедливая обида на меня накапливается из года в год, и который только и ждет возможности уничтожить меня. И он не единственный мой враг. В его умелых руках письма, которыми ты владеешь, могут быть использованы, чтобы сделать меня бессильной, ибо таково уж общество в этой стране. Да, Джордж, все хорошее во мне умерло; безумная любовь, которую я тебе дарила, ежечасно попирается, и все же я не могу избавиться от нее. Только из-за нее силы покидают меня, и я становлюсь слаба, как ребенок. Мне в удел остаются лишь сила воли, чувство власти над окружающими меня тупицами и еще более острое удовольствие, о котором ты не знаешь. Если их отнять, то какой будет моя жизнь? Пустота, голая пустошь, бесплодная пустыня, место, где я ни за что не останусь! Я предпочла бы искушать неизвестное. Даже в аду должен найтись простор для моих способностей!

Она помолчала немного, словно ожидая ответа, а затем продолжила:

— Что же касается тебя, бедняжка, то словами не передать, как я тебя презираю. Ты отвергаешь меня и мою преданность, чтобы следовать природе, по-своему, впрочем, даже более великой, чем моя собственная, природе, основанной на принципе добра — в то время, как моя природа основана на принципе зла — но природе, которой твоя натура совершенно чужда. Можно ли смешать свет с тьмой или прогорклое масло с водой? С таким же успехом можно надеяться слить твою жизнь, черную от всевозможного зла, с жизнью прекрасного создания, которое ты хочешь осквернить. Неужели ты думаешь, что такая женщина, как она, действительно изменит своей любви, даже если ты заманишь ее в ловушку? Глупец, ее сердце бьется так же высоко над тобой, как сияют звезды; а без сердца женщина — это всего лишь оболочка, которой овладевают несчастные и жалкие создания вроде тебя. Но ты продолжай — бросайся на эту сияющую чистоту, которая в конце концов ослепит и уничтожит тебя. Следуй собственному року, Джордж! Я найду для тебя средства; мое дело — повиноваться тебе. Ты женишься на ней, если захочешь, и познаешь на вкус возмездие, когда оно тебя настигнет. Успокойся, сегодня я больше не намерена терпеть твою дерзость.