Наперегонки с темнотой - Рина Шабанова

— Потом она накинулась на меня, — тем же срывающимся шепотом продолжил он. — Поначалу она затихла и я подумал, что она мертва, но ее лицо… Заражение произошло всего за несколько минут, Джон. — Эту фразу он произнес, глядя мне прямо в глаза. — Она вцепилась мне в горло, а я не мог выстрелить. В ней было столько силы…

Роб в очередной раз смолк, а я только теперь обратил внимание, что на его шее проступают пунцовые кровоподтеки. Ночная темнота почти полностью рассеялась и при сером свете хмурого декабрьского утра я увидел, что мой друг выглядит как жалкий, одинокий старик. Вчерашнего Роба Холдера больше не существовало — за эту жуткую ночь он стал старше минимум на десять лет.

— Так ты выстрелил? — спросил я.

— Я не смог. — Он еще раз посмотрел на меня пристальным взглядом и добавил: — Поэтому позвонил тебе.

Мы оба замолчали. Это было безумием, в которое я отказывался верить, но Айлин действительно больше нет. Ослабевшими руками я достал из кармана пачку сигарет и закурил. Роб сделал то же самое. Он бросил курить много лет назад, но сейчас я не стал ему об этом напоминать.

Пока мы сидели в молчании, мне вдруг до мельчайших подробностей вспомнился день, когда мы с Айлин познакомились. Я был тогда пятнадцатилетним юнцом и уже пару месяцев как работал у Дона Кларка. Роб посвящал меня в тонкости профессии автомеханика, а я слушал его с тем же благоговением, с каким неопытный неофит слушает мудрого гуру.

Я был глупым, задиристым и наглым, но Роба буквально боготворил. Он являлся для меня своего рода кумиром, недостижимым идеалом, образцом для подражания. Возможно, так было оттого, что мой собственный отец никогда не вызывал во мне подобных чувств. Более того, отца я презирал.

В ответ на мое восторженное преклонение Роб был со мной строг. Поначалу он воспринял возложенную на него Кларком миссию по моему обучению не лучшим образом. Я задавал сотни вопросов, беспрестанно болтал и с любопытством щенка совался в каждую дырку, из-за чего нередко он срывался на крик, швырялся инструментами или грозился надрать мне зад. Временами он буквально изводил меня, подсовывая самую грязную работу, но я все терпеливо сносил. Злился, конечно, огрызался, но ни разу у меня не возникло желания все бросить и уйти.

Айлин я увидел в один из тех далеких дней. Это было летом. Я уже давно обо всем позабыл, но теперь мне отчетливо вспомнилось, какое впечатление она тогда на меня произвела.

Стройная и высокая, даже немного выше Роба, с вьющимися волосами цвета вызревшей ржи, безупречной матовой кожей и бездонными золотисто-карими глазами, она стояла в дверном проеме, высматривая мужа. На ней было легкое светлое платье, полуденные солнечные лучи светили ей в спину, отчего она походила на образ с одной из многочисленных религиозных картин, которыми моя мать щедро украшала стены нашего дома. На тот момент ей было всего тридцать два и она была безусловно красива.

Появление ее я заметил первым и, прежде чем привлечь внимание остальных, несколько секунд любовался ее красотой единолично. Я был подростком, мальчишкой, еще не знавшим женщин, но гормоны в моем теле бушевали уже с яростью полыхающего в доменной печи огня. Не отдавая себе отчета, я смотрел на нее, а воображение рисовало волнующие до неизведанных ранее глубин картины.

Тогда это стало для меня своего рода откровением и, наверное, некоторое время я даже был ей увлечен, но, к счастью, наваждение мое не продлилось долго. Познакомившись ближе, мне хватило ума понять, что испытывать к ней нечто подобное сродни чудовищному кощунству или надругательству над святыней. Для Роба она и была святыней. Брак между ними длился тогда уже лет десять и отношения их также стали для меня откровением.

Может, так было оттого, что в своей собственной семье я ничего подобного не замечал. Никогда я не видел, чтобы мой отец с такой искренней любовью смотрел на мать, или чтобы мать отвечала отцу такой светлой, полной теплоты и нежности улыбкой. Они уважали друг друга, всецело во всем поддерживали и во всем понимали.

Именно с подачи Айлин Роб перестал быть со мной слишком суров и в определенный момент сам не заметил, как увлекся навязанным ему наставничеством. Впоследствии они нередко приглашали меня то на праздничный ужин, то на семейный пикник, то на рыбалку или охоту, а я смотрел на них и все больше очаровывался этой удивительной семьей. Они были не просто моими старшими товарищами.

Как бы напыщенно это ни звучало, но эти двое были для меня достойным примером, которому хотелось подражать и соответствовать. Мудрые советы и поддержка Роба, а также мягкое, ласковое покровительство Айлин во многом заменили мне воспитание родителей. По крайней мере, от них я научился гораздо большему, чем от своих собственных отца с матерью.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я? — спустя несколько бесконечно долгих минут спросил я.

Он не отвечал мне еще целую вечность, но потом глядя куда-то в вдаль произнес:

— Может, пусть она живет? Какая теперь разница? Всего на одну больше…

— Роб… — я силился подобрать нужные слова, но не мог. Во рту пересохло, в горле застрял тяжелый ком, глаза сделались мокрыми. Пытаясь сглотнуть этот ком, я тихо проговорил: — Тебе решать, как поступить, но думаю, Айлин не хотела бы этого. К тому же ночью она заразит кого-нибудь еще.

Я напрасно произнес эти слова. До последней моей фразы он оставался в оцепенении, но лишь только звук моего голоса стих, неожиданно вскочил на ноги и в исступлении заорал:

— Да какая теперь разница? Еб твою мать, ты будто до сих пор не понимаешь, что все мы обречены! Не заразит она, так заразит кто-то другой! Они уже здесь! Они повсюду! Куда бы мы не поехали, они нас достанут!..

— Роб, послушай… Делай, как считаешь нужным. Это тебе решать, как поступить, — успокаивая его, настойчиво повторял я, — но Айлин уже мертва. Это уже не она, понимаешь? Хочешь, давай выпустим ее, но, поверь, она бы вряд ли этого хотела…

— Я не позволю тебе убить ее! Ясно? Ты понял? Пусть она теперь одна из них, но все же это моя Айлин! — выкрикивал он в неистовстве.

Он не слушал моих слов и, похоже, заводился от них лишь сильнее, но тут лицо его страшно искривилось, а из глаз хлынули обильные слезы. Со звериной злобой он растирал их по щекам и сквозь сдавленные рыдания кричал:

— Я хотел, чтобы она