Мама - Алексей Гравицкий

– Убью, – потерянно забормотал он. – Ты понимаешь, что я тебя убью?

– Убей, – устало отозвался хозяин.

– Ты не боишься смерти?

– Я боюсь смерти, как всякий нормальный человек, – тихо ответил он. – Только ответственности я боюсь еще больше. А мертвые сраму не имут. Убивай, если хочешь.

Он не спустился вниз, как тогда с Юлией. Он стоял на центральной лестнице, на пролете между этажами и смотрел туда, где голубое небо сквозило между домами, цеплялось за высокий перегораживающий проход между двумя высотками, бетонный забор. По верхнему краю забора вилась колючая проволока, пытаясь запутаться в небесной синеве, вгрызться в нее, оторвать себе кусок. Внизу под забором стояли мусорные баки.

Трое в черном вывели бывшего президента на улицу, и вели теперь туда, в закуток с помойными баками, куда заходили разве что местные уборщики. Да и те изредка. Хозяин шел ссутулившись. Сопровождающие, напротив, были подтянуты и стремительны, словно торопились побыстрее разобраться со стариком и отправиться куда-то по своим более насущным делам.

Бывший остановился возле бака. Трое встали чуть в стороне. Один что-то скомандовал. Хозяин медленно отошел к бетонной стене и посмотрел наверх. Вячеслав знал, что даже если бы старик очень хотел его увидеть, через тонированное стекло с такого расстояния это было невозможно, и все же он отшатнулся. Показалось, что бывший смотрит ему в глаза, заглядывая в самое нутро и выворачивая его наизнанку. Слава повернулся спиной к окну и пошел к себе в кабинет.

В голове звучала автоматная очередь. По кругу, как испорченная пластинка. И хотя выстрелов он не мог слышать, как не мог видеть его сквозь стекло с огромного расстояния бывший президент, он вздрагивал и прислушивался. И снова слышал автомат, и снова дергался, как от пощечины. И снова прислушивался.

Его никто не видел. А даже если бы и увидел кто случайно, никогда бы не смог сказать, откуда он взялся около этой помойки между высотками. Араб просто возник, словно материализовался из воздуха.

Возник, когда уже ушли автоматчики, бросив мертвое тело старика. Подошел чуть ближе и замер. Прошло, наверное, минут десять, прежде чем он снова начал двигаться. Движения были четки до скупости. Он присел и быстро провел рукой по мертвому лицу, закрыв покойнику глаза. Затем встал, постоял еще минуту, резко развернулся и пошел прочь.

Мамед последний раз простился с хозяином. Вот только хозяин уже не мог ответить тем же.

Единственный оставшийся у него готовый образец страшного оружия лежал на столе и мерзко пищал. Встроенный компьютер сходил с ума и верещал как резанный, требуя повторных указаний, отказываясь действовать без подтверждения и переподтверждения. Вячеслав вяло дал отмену цели.

Писк оборвался. Зачем вот только надо было его обрывать? Все слишком затянулось. Слишком. Человечество сотни лет пытается найти выход из сложившейся ситуации, изменить мир к лучшему. А мир, паскуда, не меняется. Почему? Да потому что в этом мире остается человечество, а оно желает менять все вокруг, но не желает менять себя. Оно живет по принципу: «Если мир не для меня, то на хрена тогда я? А если мир для меня, то на хрена мне такой поганый мир?»

Человечеству давно пора на покой. Хватит, поизменяли мир, поизгадили. Пора и честь знать. Вот дать сейчас приказ взрывать эти чертовы американские и европейские мегаполисы. Несколько взрывов подряд – и все, хана миру. Потому что мир этого не переживет. В мире много ядерного оружия, как бы ни разоружались. И параноиков много. Да и при чем здесь паранойя. Когда на улице стреляют, всякий, кто находится в здравом уме, схватится за ружье. Схватится быстрее, чтобы защититься, убить другого, пока самого не грохнули. И полетят ядерные зарядики туда-сюда-обратно.

Там, на другом краю шарика, об этом знают. Потому до сих пор и бездействуют, все еще пытаясь вылезти из дерьма, не применяя крайней меры. Потому что в них пока ничего не полетело, только на нашей территории экологию ядерным фоном попортили. На нас они, конечно, плевать хотели, что им эта земля – хоть до основания размечи. Но понимают прекрасно, что одно неосторожное движение – и в них тоже полетит.

Нет, неправильно отдавать такой приказ. И его диверсанты не все решаться использовать новое оружие. Испугаются. Вот если Москву рвануть, тогда отработают свои цели по полной. И без приказа. Тогда у них кровный интерес будет. Жажда мести…

Да, вот так значительно вернее. Кроме того, хочешь крови – пойди застрелись. Жаждешь убивать, начни с себя.

Вячеслав протянул руку к холодному стволу лежащего на столе оружия, провел по нему почти ласково. Пальцы сами нашли пульт встроенного компьютера. Цель? Слава вбил координаты Белого города. Раздался знакомый писк. Мерзкий, пронзительный. Компьютер требовал подтверждения.

Подтвердить? Нет, сперва приказ… и посмотреть, что будет. Или…

– Здравствуй, доктор.

Вася сидел не оборачиваясь. Тренькал гитарой. Ни видеть, ни слышать, как вошел Вячеслав, он не мог.

– Откуда взял, что это я? – удивился Слава.

– Больше некому. К тому же я все знаю. Я знаю, что было, что есть и чем все закончится. Я сейчас как гадалка, хочешь, погадаю?

Вася припадочно хохотнул. Вячеслав не видел ни глаз, ни лица сумасшедшего, но спина, с которой разговаривал, отчего-то не раздражала.

– Я спросить хотел, – тихо произнес Слава.

– Спрашивай, – снова хихикнул Вася. – Я как оракул сегодня.

Слава помялся в дверях, но проходить не стал. Лишь сказал на грани слуха:

– К чему все это?

Он сам себя не услышал, но Вася услышал его очень хорошо. Затрепетали струны, и хриплый голос запел:

Ты скажи к чему все это, все страданья и тревоги?

Объясни мне – не поэту, отчего выходят строки?

Как какой-то сумасшедший говорю я сам с собою,

То я конный, то я пеший с перелатанной сумою.

– Я тоже хочу сойти с ума, – прошептал Слава.

– Сходи, – хихикнул шут. – Кто мешает?

Голос его звучал ровно, чуть хрипловато:

Килограммы потрясений на меня свалились разом,

Но обычный лист осенний возвращает людям разум.

И слоняюсь я по странам, рву и судьбы, и границы,

Правда, это все пока нам только сон покажет в лицах.

А когда проснусь и встану, хмель сгоню

водой холодной,

Огорчаться я не стану, что финал у сна законный,

Что опять в пустой квартире пью я чай без бутерброда.

Что ж, наверно, в этом мире фантазеры все…[18]