И телом, и душой - Екатерина Владимирова

Черт возьми, и он, действительно, анализировал, кто бы мог подумать!? И о том, что произошло девять лет назад. О своих поступках, за которые сейчас становилось стыдно. О своих ошибках, которые невозможно исправить с течением времени. О своих изменах, которым не было числа, потому что он не вел подобного счета, подсознательно зная о том, что все вернется к жене.

О ней тоже думал, — о Лене. Думал очень много.

С вершины совместно прожитых лет он смотрел на нее и видел, своими глазами смотрел на то, как она ломается. Как очень медленно из той девочки, которую он встретил, превращается в подобие себя. Глаза больше не блестят, губы не трогает улыбка, нет того светящегося сияния на лице, когда она смотрит на него. Нет чего-то важного, чего-то жизненного… Нет словно бы самой жизни.

И тогда он принимался анализировать и это. Как идиот, он думал о том, почему так произошло, и искал причины. Находил их. Самое страшное, что он их находил! В себе. В ней. В том, что произошло годы назад.

Какая трагедия! Все началось именно девять лет назад. Там, в прошлом — корень зла, исток той дороги в ад, по которой они уверенно шагали все это время, источник болезни, одержимости, патологии.

Девять лет назад все началось. Но когда именно?… В тот момент, когда они встретились, соединив навеки свои судьбы узами гораздо более крепкими, чем брак. Это было единение тел и душ, единение, действительно, соединившее их терновыми цепями. На девять лет?… О нет, на гораздо более долгий срок.

Разве мог он сейчас представить, что Лены не будет рядом с ним?! Что он не почувствует ее тепло рядом с собой, что не увидит родных черт лица, что не сможет позвонить и спросить, как прошел ее день, злясь на себя вновь и вновь за этот звонок, — ведь обещал себе, что больше звонить не будет!? Разве мог он хоть на мгновение вообразить свою жизнь без нее?! Сейчас это казалось такой же утопией, как и прежние его уверения в правильности своих поступков и деяний.

Тогда, годы назад, он еще верил… он еще надеялся, что может жить без нее, что может ее отпустить.

Разве он не пытался уйти?! Разве не пытался оставить ее?! Дважды.

Боже, если бы он смог! Но тот последний, роковой шаг от нее он так и не смог сделать. Просто не смог…

И от бессилия, от осознания и признания собственной слабости в себе, сильном и уверенном мужчине, от ощущения полнейшей пустоты внутри, от раздражения и злости на себя, и на нее, на весь мир, который не позволил ему ее отпустить, — он медленно сходил с ума. Год за годом. Изо дня в день бессознательно уничтожая и себя, и ее. Кому и что пытаясь доказать?! Кого и в чем стараясь уверить?! В тех прописных истинах, которые были известны всем, включая и его самого тоже?!

Какая глупость, какое сумасшествие, просто безумие, девять лет подряд уничтожать себя пустыми наивными доказательствами, которые ничего для него не значили.

Разве можно было выжить в бесконечной гонке за истиной, когда истина была зажата в твою ладонь?!

Девять лет?… Это слишком малый срок для них. Судьба связала их навечно. Максим был уверен в этом.

Разве смог он уйти? Разве смог отпустить ее? Разве она ушла? Смогла оставить позади прожитые годы боли, обиды и слез и сделать решающие шаги в противоположную от него сторону?!

Разве смогли они разорвать ту нить, что когда-то так крепко связала их?

Он не смог бы ее отпустить и уверить себя в том, что она ему не нужна. Потому что она — нужна. Отчаянно нужна ему! Как воздух. Боже, какая банальность, но это так, Лена была необходима ему как кислород. Он не дышал без нее. Действительно, не дышал. Одна лишь мысль о том, что ее не будет рядом, или что она будет принадлежать другому… И он разом терял голову.

Не потому ли одно лишь ее упоминание вскользь, в гневе, несерьезно, как он сейчас понимал, а как провокация, о том, что она может найти себе кого-то, так подействовало на него?!

Максим и сейчас яростно сжимал кулаки, щурясь и сдвигая брови к переносице.

Да, он взбесился. Что-то всколыхнулось в нем, затронуло за живое собственнические инстинкты, задело нервные окончания каждой клеточки тела, которая вмиг отреагировала на данное заявление.

Никогда. Никому. Только его женщина!

Разве можно было обвинять его в том, что он защищал свое!? И все же…

Он вел себя, как дикарь. Сейчас ему было противно, стыдно за самого себя. Он никогда так не поступал, никогда за эти девять лет. У него и мысли никогда не возникало, что он будет вести себя, как разъяренный, взбешенный, подведенный к черте хищник, у которого вознамерились отнять нечто принадлежащее ему.

Он пытался вымолить прощение, на следующий день принес ей букет цветов. Оказывается, это не так и сложно — выбирать цветы для любимой женщины. Гладиолусы, он выбрал гладиолусы на этот раз. И он увидел блеск в ее глазах в тот момент, когда она принимала он него букет, с удивлением, даже шоком смотрела на цветы, выглядывающие из упаковочной бумаги. Простила?… Ему хотелось в это верить. Но ощущения такого не было. Он знал, что это его не оправдывает, и его поведение не оправдывает, но…

Неужели нет для него оправдания?! Ведь никогда раньше Лена не делала подобных заявлений! Никогда раньше он и представить не мог, что Лена — его Лена! — может посмотреть на кого-то кроме него. Как-то незаметно, но плотно она взяла его в кольцо своей зависимости, сомкнула жесткие, крепкие объятья вокруг него, не давая повода усомниться в том, что всегда будет рядом. И он привык. Он привык к тому, что она всегда рядом с ним, любит только его. И он привык к этому настолько, что не замечал ни взглядов, которые бросали на его жену другие мужчины, плотоядных, завистливых, горячих взглядов, ни того, что Лена тоже могла смотреть на кого-то такими же взглядами.

Но сейчас… сейчас он не был так уверен в том, что Лена не ответит на это внимание должным образом.

И он просто с ума сходил. Как тигр, загнанный в клетку, метался из угла в угол в попытки докопаться до истины, но не мог. Терзания и сомнения разрывали его на части, просто сводили с ума.

Сейчас он уже ни в чем не был так уверен, как раньше.

Сейчас появился тот, кто претендовал на право попасть под внимательный Ленин взгляд.

Порошин. Андрей Николаевич.

Он был соперником. Максим выявил это сразу же, как только его увидел. Выделил его из толпы возможных воздыхателей и завистников, которые не посмели бы сделать и шага в сторону его жены, зная, что наткнутся на холодность и равнодушие. Но этот мужчина… Он был опасен.

Друг? Нет. Вовсе не друг. По крайней мере, сам он себя просто другом не считает.

Максим ревновал. Как же он ревновал! Он не боялся теперь себе признаться в этом. Не боялся этой немужской слабости, этой зависимости от Лены, от патологической аномалии, когда необходимо, чтобы именно эта женщина всегда была рядом. Да, он ревновал. И боялся. Того, что кто-то будет значить для нее больше, чем он. Что она признается кому-то в том, в чем раньше признавалась лишь ему одному.