Лев в тени Льва - Павел Басинский

Впрочем, он обещал написать «Пожелание» для первого номера. Но едва ли это «Пожелание» утешило бы сына. Газета должна была называться «Русский народ». Как объяснил Толстому Романов, «газета должна быть, во-первых, чисто русская, славянская, объединяющая русских, состав сотрудников чисто русский. Во-вторых, на христианских началах» (запись Маковицкого). В глазах Толстого это сочетание было гремучей семью. Он крайне отрицательно относился к попыткам соединить христианскую веру и патриотизм, о чем написал в статье «Христианство и патриотизм».

Патриотизм, или национализм (он не делал различия между этими понятиями) в его глазах был низшей, языческой ступенью общественной морали. Это эгоистическое чувство, как и семейная любовь. Христианство выше этого.

Наконец, Толстой отрицательно относился к газетной журналистике в принципе. Свои статьи он не считал журналистикой. О статьях же сына он выразился так: «При упаковке товара и то нужно обдумывать. Нужно обдумывать и потом писать. Писать, чтобы иметь средства к жизни, – проституция. Мой сын что пишет? Если ему возражать, каждое слово надо определять».

Известны слова Суворина из его дневника: «Два царя у нас: Николай второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии».

Это была правда. Но почему два царя не встретились, не поговорили друг с другом? Не о том, кто сильнее, а как им обоим помочь России, оказавшейся в беде. Впрочем, такая встреча состоялась в январе 1905 года. Царь встретился с Львом Толстым. Сыном. Это было важное событие в символическом смысле. Как бы ни конфликтовали сын с отцом на почве отношения к войне, у них были общие ценности. Оба горячо любили Россию и русский народ, который вместе спасали от голода в начале девяностых годов. И оба были противниками революции.

Встрече с царем предшествовали два письма к нему Льва Львовича. О первом неловко говорить, потому что это была просьба не сына отечества, но уязвленного драматурга, пьесу которого «За кулисами войны» цензура не допустила к постановке на сцене Александрийского театра. Лев Львович писал, что он «был бы счастлив» лично прочесть царю свою драму и просил его «приказать» поставить ее в главном театре Петербурга.

Но второе письмо Льва Львовича, написанное 14 января 1905 года, было серьезной заявкой на личную встречу. И очень важно, что это письмо он предварительно показывал отцу. Толстой одобрил его содержание.

В это время началась русская революция, которой предшествовало 9 января – Кровавое Воскресение. Сын Толстого сам наблюдал это событие, «видел черноокого и быстрого Гапона, подстрекавшего толпу на Невском проспекте». Он едва не попал под пули с двумя малолетними сыновьями, с которыми отправился кататься по набережной: на Миллионной крикнули, чтобы не сворачивал к Зимнему дворцу.

Письмо писалось по горячим следам и накануне еще более горячих событий…

«Считаю долгом довести до сведения Вашего Величества, что Вашей жизни и спокойствию России грозит великая опасность. После кровавых событий этих дней я виделся и говорил с сотнями различных людей и вынес безнадежное, удручающее впечатление от настроения, царящего в обществе и всем народе».

Выход автор письма видел в немедленном, несмотря на военное положение, созыве Земского Собора. «Уже этой весной он должен был созван. Выборные от земств, от городов, от различных сословий и обществ съехались бы в Петербург, и это сразу оживило бы не только мертвенный, в последнее время, застой столичной жизни, в которой зреют преступные, тайные замыслы, но оживило бы всю внутреннюю жизнь России, воскресило надежды, подавило смуту и благотворно, бодряще подействовало бы и на русскую армию, там, на Дальнем Востоке, которая, отвечая общему подъему народа, скорее бы дала ему желанную победу над врагом».

Идея Собора принадлежала не только ему. 12 января ее высказали редакторы петербургских газет на приеме у министра внутренних дел Петра Дмитриевича Святополка-Мирского, у которого 14 января был сын Толстого и рассказал ему о настроениях, царящих в народе и обществе. Вообще идея земского съезда была близка Святополку-Мирскому, с приходом которого на пост министра внутренних дел в августе 1904 года после убийства Плеве связывались либеральные надежды. Заговорили о начале «эпохи доверия» и о «весне русской жизни». Еще в ноябре 1904 года Святополк-Мирский просил Николая II дать согласие на созыв съезда представителей земств. Но получил отказ. Съезд состоялся как «частное совещание земских деятелей».

На приеме у министра редакторы газет также выступили с требованием «предоставить печати полную свободу сообщения фактов и событий общественной жизни и обсуждения их». Это второе предложение не только не прозвучало в письме Льва Львовича, но косвенно он высказался в нем против свободы слова, как, впрочем, и против репрессий. «Ничто, кроме такой трезвой, назревшей, чисто практической и государственной меры (Земского Собора – П.Б.), не поможет теперь России. Никакая новая свобода, никакие обещания, никакие репрессии».

В будущем же письме царю, написанном в декабре 1905 года, Лев Львович прямо призывал царя к ужесточению цензуры: «Надо запрещать всякое проявление революционных стремлений, уничтожать их при возникновении, вырывать с корнем больную, сорную траву. Суд должен карать печать моментально, должен карать всё, противное общественному благу, всё злое, которое никогда не может стать законным, никогда не должно быть терпимым».

Заметим, что это писалось после известного Манифеста о даровании свободы слова.

Кстати, Лев Львович вступил в партию «Союз 17 октября», возникшую на политической волне этого Манифеста, и хотел баллотироваться от нее в Государственную Думу. Но и здесь, как в случае создания своей газеты, его настигло внезапное разочарование, и он покинул ряды членов партии.

Впрочем, и в этом пренебрежении свободой слова и даже отрицательном к нему отношении сын не слишком расходился со своим отцом. Для Толстого свобода слова не являлась базовой ценностью. Во всяком случае о ней ничего не говорится в письме «Царю и его помощникам», в котором Толстой настаивает на других свободах: свободе передвижения крестьян, свободе открытия частных школ и свободе вероисповедания.

По убеждению Толстого, который сам же в первую очередь страдал от цензуры, Божье слово само дорогу найдет.

И вообще не это было главным во втором письме Льва Львовича. Главным было вот это место:

«Настало время, Государь, когда Россия уже не может быть управляема так, как прежде. Царю необходимы помощники, помощники истинные, понимающие и чувствующие насущные нужды народа, – настало время, когда царю нужен посредник между ним и его подданными».

Речь как будто бы шла о Земском Соборе. Но в конце последней фразы множественное число вдруг поменялось на единственное. Такая же словесная метаморфоза происходит и в третьем письме Льва Львовича, написанном уже после встречи с царем. В начале письма он называет группу лиц, которые могли бы, с его точки зрения, «сгруппироваться» вокруг царя и «основательно разобрать вопрос о созыве Собора». Это Дмитрий Николаевич Шипов, один из будущих организаторов партии «Союз 17 октября»; князь Борис Александрович Васильчиков; князь Павел Дмитриевич Долгоруков, один из основателей «Союза освобождения»; князь Михаил Владимирович Голицын; философ Сергей Николаевич Трубецкой; земский деятель Юрий Александрович Новосильцев; друг Николая II еще со времен его молодости князь Эспер Эсперович Ухтомский; историк Василий Осипович Ключевский и другие.