Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

Она достанет Ангеловы ключи, это не так трудно, это совсемне трудно, ключи валяются на дне кармана его пиджака с кожаными вставками нарукавах. По дому и по саду Ангел ходит в жилетке на голое тело, и мускулы егопоигрывают на солнце и отдают имбирем.

Достать Ангеловы ключи совсем нетрудно, труднее сделать так,чтобы он этого не заметил. А для этого нужно чем-то занять Пабло-Иманола. Хотябы на несколько часов. Нескольких часов мне хватит для визита на Риеру Альту.Не факт, что ключи, которые Динка выудит из пиджака, подойдут, но этоединственные ключи, которые мы нашли в доме.

За исключением деревянных, зажатых в деревянной рукедеревянного апостола Петра, присоседившегося рядом с деревянной девой Марией.

Отвлечь Ангела — эта задача целиком и полностью возложена наДинку. Не факт, что Ангел обязательно хватится их, но и она, и я помним огнуснейшем законе подлости, работающем так же безотказно, как и законвсемирного тяготения.

— Не думаю, что с ним будет много проблем. — Динкаговорит мне об этом, не поворачивая головы, в упор глядя на Ангела исобак. — Я найду чем его занять.

Собой. Тут и искать особо не надо.

А пока Динка будет занимать Ангела, я выдвинусь в Барсу ипопытаюсь попасть на Риеру Альту. Выражение «попасть на Риеру Альту» вызывает уДинки здоровый скептицизм — такая овца, как я, обязательно провалит все дело.Такая овца, как я, будет ходить вокруг да около, трястись у дверного замка,блеять в замочную скважину и обязательно провалит все дело. Обязательно.

Но другой овцы у Динки нет.

— Это даже хорошо, что ты с ним перепихнулась. —Динка старается не смотреть на меня. — Просто великолепно. Лишний повод,чтобы безнаказанно свалить из дома.

— Ты думаешь? — Я стараюсь не смотреть на Динку. Водну минуту от моего триумфа ничего не осталось.

— Тут и думать нечего. Ты лишилась самого дорого,пребываешь в смятении чувств, тебе просто необходимо побыть одной. Я права?

Конечно, права. Я не обижаюсь, обижается моя собственнаяплоть, до сих пор слегка саднящая и ноющая. Но и она подчиняется Динкинымхолодноносым выкладкам. И — из чувства противоречия — даже перестает саднить ипостанывать.

Уф-ф… Боль от первой ночи сошла на нет, и скоро я ее забуду.

— Ты права, — вздыхаю я.

Я больше не кажусь себе победительно-бесстыжей. Удручающе-глупой— так будет вернее.

* * *

…Я отправляюсь в Барсу ровно в двенадцать пятнадцать.

Ровно в двенадцать пятнадцать я подхожу к затянутым кованымжелезом воротам. А ровно в двенадцать шестнадцать меня настигает Ангел.

Накрывает.

Он накрывает руками мои плечи и осторожно касается губамизатылка.

Я застываю ни жива ни мертва. Если рукам Ангела придет вголову спуститься ниже и ухватить меня за задницу, он легко нащупает ключи,засунутые (дура я дура, вовремя не проинструктированная Динкой!) в заднийкарман джинсов. А мужчины любят хватать за задницы, хлебом их не корми, дайтолько приложиться! Я помню это со времен ночных клубов, куда нас наперебойприглашали — и во время триумфа, и после.

Особенно — после.

После, после, когда мы перестаем быть знаменитымипохотливыми сучками, а становимся просто похотливыми сучками. Лишеннымиромантического ореола. Да и какой может быть ореол, наличие ореола сводится кжеле, в котором плавает осетрина по-царски: для папиков, папиковых любовниц ипапиковых телохранителей. Вот это и есть самый настоящий ореол.

Мы с Динкой пока еще идем гвоздем программы, как же, как же,стремительно повзрослевший лесби-дуэт не переплюнуть отставным попсятникам ипопсятницам, звездившим лет пять-шесть назад. Мы до сих побиваем ихподозрительно стоячие груди, их подтянутые в клинике пластической хирургиискулы и шеи в возрастных складках. Попсятники и попсятницы гонят свои замшелые,покрытые нафталином хиты. Мы тоже гоним свои хиты, пусть и не такие замшелые,но все равно — вчерашние.

Наши вчерашние хиты уже не возбуждают папиков, папики знаютих наизусть, папики не раз насиловали ими свои автомагнитолы. Папиковинтересуем мы, сами по себе; мы — «Таис», безнадежно выросший из своих короткихюбок, мокрых блузок и тяжелых ботинок. Но мы по-прежнему заключены в этичертовы тяжелые ботинки, теперь они смахивают на ржавые, разъеденные кровьюмелких животных капканы, не вырваться, вот хрень.

Не вырваться.

Остается только скакать на сцене под фанеру и прижиматьсядруг к другу на припеве, и целоваться в финале до смерти надоевшими друг другугубами. Целовать Динку все равно что целовать крышку унитаза, такие мысли частопосещают меня; думаю, у Динки найдется сравнение позабористее… Но папикиникогда не прочтут подобные мысли, это не заложено в нашем с Ленчикомконтракте. По контракту мы с Динкой должны любить друг друга до гроба, житьдолго и счастливо и умереть в один день. И быть похороненными под легкиенеобязательные рыдания секс-меньшинств. Едва приправленные церковной анафемой.

Да, папики никогда не прочтут подобные мысли.

А жаль, иначе они бы не подзывали администраторов и недышали бы им в лицо чесночно-водочным вопросом: «А девочки могут спеть для нас?Кулуарно… Башляем любую сумму».

За стыдливым «петь кулуарно» умирает от жаждыодно-единственное желание: пусть они трахнутся при нас. Ничто так не возбуждаетслегка поникшие на поприще большого бизнеса чресла, как секс двух хорошенькихсамочек. Образцово-показательная случка образцово-показательной лесбийскойпарочки. Потрахаться на публике нам предлагают все чаще и чаще, слава больше незащищает нас, контракт со славой закончился у нас даже раньше, чем контракт сЛенчиком. Если все и дальше будет продвигаться такими же темпами, Ленчик в одинпрекрасный день проснется сутенером.

Но пока до этого далеко, и волнующее созерцание женскогосекса — нашего с Динкой секса — папикам не грозит.

Правда, не все папики согласны с этим мириться. Некоторыеособенно настойчивые предлагают нам это напрямую. Опустив стекла своих«Мерсов», «Лэндкрузеров» и «Лексусов». Теперь у служебных и не очень входов насподжидают именно они. Они, а не бескорыстно взмокшие от страсти фанаты. Фанатыпобежали к чертям собачьим в кильватере неверной славы, оставив нас молчаглотать непристойные предложения.

Молча глотать. Возмущаться — себе дороже. И я молча глотаю ибоюсь только одного: чтобы Динка не сорвалась. И не обложила «Мерсы»,«Лэндкрузеры» и «Лексусы» трехэтажным матом. С нее станется. А папики в ответна подобные пассажи не обложили бы зарвавшихся лесби свинцом из одомашненныхвинчестеров.

Динка не срывается, до самого конца: всю свою злость онавымещает на Ленчике и на партнерах по сексу. Тех самых, которым и в голову непридет безнаказанно хватать ее за задницу.