Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

…Ангел тоже не хватает меня за задницу, это было бы слишкомпримитивно. К тому же я вовремя поворачиваюсь к нему лицом.

— Прекрасно выглядишь, — улыбается мне Ангел.

— Ты тоже, — брякаю я.

— Как ты?

— Нормально…

— Нормально? — Ангелу не очень нравится мой ответ.

— Я думала о тебе, — леплю я первое, что пришломне в голову и что может хоть как-то утешить трудягу-самца: ночью ондействительно старался.

— Я тоже.

— И что ты думал?

— Ты создана для любви…

Эй, Динка! Где ты?!.. Вот видишь, он сказал это! Он сказал…

— Спасибо. — Ничего другого в голову мне неприходит. Ничего, кроме этого дурацкого, пахнущего школьными завтраками«спасибо».

Ангел смеется, он находит мой ответ трогательным и забавным.Он находит ответ, а потом находит губы. Мои губы. И снова я ощущаю во ртупривкус свалявшейся шерсти…

— Не хочешь продолжить? — шепчет Ангел мне на ухо.

Только этого не хватало!..

— А как же Динка? — Я все-таки не выдерживаю изадаю этот вопрос, больше похожий на заряд дробовика. Еще секунда — и Динкападет бездыханной, а мне останется только подойти и поставить босую пятку на ееразвороченную грудь.

— Я люблю вас обеих. Я люблю вас… — Ангел щелкаетпальцами, пытаясь подобрать нужные слова. — Я люблю вас как одну… Какодно… Так ты не хочешь продолжить?

Н-да… Все предельно ясно.

— Хочу… Но не сейчас… Мне нужно проветриться… Собратьсяс мыслями…

— Зачем? — искренне удивляется Ангел.

— Произошло что-то важное… Ты должен понимать…

Ангел кивает косматой собачьей головой. Он понимает.

— Хочешь, сходим куда-нибудь вместе… Выпьем вина…

Час от часу не легче! Хороша же я буду, если притащу Ангелана Риеру Альту. А если он все-таки увяжется за мной? Что тогда делать с днем"X" и Динкиным дилетантским, небрежным, но так тщательноразработанным планом?

— Не думаю, что это хорошая идея… — завожу я своюстарую волынку.

— Только не уговаривай меня отсосать у своегопса. — Ангел скалится, и непонятно, чего в его улыбке больше — нежностиили угрозы. Очевидно, Динка перевела ему мой ночной совет, вот сволочь!..

— Не буду, — легко соглашаюсь я.

— Так что? Сходим куда-нибудь?

— Не сейчас… Мне нужно побыть одной.

Я стараюсь произнести это убедительным тоном влюбленнойстудентки, влюбленной массажистки, влюбленной учительницы музыки. По классуаккордеона. И Ангел отступает — аккордеон слишком серьезный инструмент, к томуже он не совсем в испанском духе.

— Я ненадолго, — продолжаю канючить я с самымнезависимым видом. — И вот еще, Ангел… Я хотела тебя попросить… Говорят…говорят, это делает секс незабываемым.

— Что именно?

— Ты понимаешь… Понимаешь, о чем я говорю… Я скашиваюглаза на сгиб локтя: el dopar, что же еще!.. Перехватив мой взгляд (о, этот мойзнаменитый взгляд, один из нескольких знаменитых взглядов, выработанныхфотосессиями), Ангел улыбается, он все понял. Теперь он искренне мне рад, я этовижу.

— Нет никаких проблем, девочка… Когда угодно и сколькоугодно. Это и правда делает секс незабываемым… Тебе ведь хочется секса?

— Очень… Хочу быть с тобой… — Кажется, я перегнулапалку.

— Я тоже. — Кажется, он перегнул палку.Динка-Динка, придется тебе куковать в моей комнате с видом на распятие.

— Тогда, может быть…

— Не сейчас. — Я набираюсь храбрости и кладуАнгелу пальцы на ладонь. — Дай мне немного времени. Прийти в себя.

Я жду ответа. Он должен мне ответить, черт возьми! Он долженотпустить меня, повод и в самом деле уважительный, Динка права. Он долженотпустить меня, иначе я никогда не попаду на Риеру Альту, а буду вынуждена питьс ним «Риоху» в каком-нибудь забитом туристами кафе. Представить это чаепитие вМытищах можно без труда: он будет трахать меня шерстяными глазами — такими жешерстяными, как и язык, он будет касаться моих голеней пяткой илирастопыренными призывно пальцами ног: уж это ему легко будет сделать, оченьлегко… Он будет брать меня за руку, а мечтать о моей заднице, которую таксладко облапать, сладко и примитивно. И он наверняка попытается это сделать —на выходе из кафе, но скорее всего — уже на входе… И при таком раскладе РиераАльта совсем не светит мне, совсем не светит…

— Мне нужно побыть одной… — снова говорю я.

— Как знаешь… — Он отступает.

Подозрительно легко. А может, совсем не подозрительно?

А может, все не так? И Ангел — отличный парень, даром, чтоязык у него шерстяной. Отличный парень, отличный любовник, нельзя быть такойнетерпеливой, нельзя получить все и сразу; пара-тройка ночей с ним, и я узнаюто, что знают все. То, что знает проклятая, развратная, непристойная докончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка.

Как прекрасна любовь и как упоительно мужское тело,накрывшее тебя с головой.

И в собачьей шерсти этого тела наконец-то распустятсялепестки дамасской сливы и вызреют яблоки сорта Гренни Смит… Динка этот сорттерпеть не может.

Вот хрень, я готова остаться. Если Ангел больше ничего нескажет мне, я останусь. Я позволю ему взять себя за руку, я позволю емуухватить себя за задницу, я позволю ему бросить себя на кровать, я позволю емураздеть себя и снова останусь в одних носках…

И получу то, что получает проклятая, развратная,непристойная до кончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка…Нет, носки все же придется снять, так же, как и все подозрения — и с Ленчика, ис Ангела. Наши приготовления ко дню "X" — не более чем бред. И самдень "X", сегодняшний дурацкий день, выглядит бредовым. Неужели всяэта лавина была вызвана одним-единственным камешком Ленчикова письма?

Да и было ли письмо?

И был ли в нем тот смысл, который я увидела?

Мне нельзя доверять, мне уже давно нельзя доверять, нервы уменя ни к черту, ничего другого и ожидать не приходится, после того как «Таис»грохнулся оземь, не удержавшись на своих глиняных лесбийских ножках… Да и Динка— невро-тичка почище меня. К тому же — наркоманка, к тому же — нимфоманка… Малотого, что мы вяло собачимся друг с другом, так еще и норовим отгрызтьпротянутую нам руку помощи. И вцепиться в горло нашим благодетелям…

Идиотки.

— Мне нужно побыть одной… — Вот он, рефрен, достойныйидиоток.

И я в нем неподражаема.

Ангел тоже неподражаем, он ничего не говорит. Черт возьми,Ангел ничего не говорит. И, когда я уже готова с ним остаться, сам распахиваетпередо мной обтянутую истончившимся кованым железом дверцу в ограде.