Волчица и Охотник - Ава Райд

выжить. Гашпар позволил отцу вырвать у него глаз, чтобы тот не перерезал ему горло. И теперь Котолин должна погибнуть, чтобы остальные люди в Кехси могли жить.

– Значит, вот оно как, – говорю я голосом, охрипшим от боли. – Ещё одна девушка умрёт, чтобы удержать волков за порогом.

Король чуть пожимает плечами, смотрит прямо. На миг я вижу в нём Гашпара – словно игра света.

– Я знаю, ты, должно быть, ненавидишь меня, волчица. Но я уверен, что моего сына ты ненавидишь ещё больше.

Мне больше некуда идти, поэтому я возвращаюсь в свои покои. Разум и тело обременены грузом тысячи непринятых решений. Сейчас небо уже чёрное, бездонное и беззвёздное. Прошло несколько часов с тех пор, как мы с отцом задержались в доме Батъи, но воспоминание кажется таким невероятно далёким. И хотя я пытаюсь вернуть его, я не могу вернуть это чувство тепла. Всё, что я вижу перед мысленным взором, – это Котолин, исчезающая в коридоре, словно белый камень, брошенный в колодец. Всё, что я вижу, – это лицо Нандора, багрово-золотое в отблесках факелов.

Ворот платья Йозефы кажется теперь слишком тесным; от накрахмаленного шерстяного воротника на горле сыпь. Словно движимая какой-то невидимой рукой, подхожу к сундуку у изножья кровати и достаю свой волчий плащ. Волчий плащ Котолин. Зубы волка кажутся сейчас желтее, чем я помню. Когда я касаюсь одного из них, от него откалывается крохотный осколок кости и остаётся у меня на пальцах. Обыскиваю карманы и нахожу мамину косу, свернувшуюся, словно холодная змея. Крепко сжимаю её в кулаке.

Помню, как я ругала Вираг за её решение отправить меня к Охотникам, как меня терзало её предательство. Каждый день это казалось свежей раной, и разум постоянно изыскивал какой-нибудь новый способ, чтобы она болела. Глядя, как Вираг красит мне волосы в серебристый у себя в хижине, Котолин наконец замолчала. Даже она была напугана невообразимой холодностью Вираг – такой боли даже она никогда не могла мне причинить.

Если сейчас я позволю Котолин погибнуть, то с тем же успехом могу признать, что Вираг была права, когда изгнала меня. Что жизнь одной волчицы – не более чем хрупкий щит, который можно поднять при малейшей угрозе или подстрекательстве. Что всех нас растили и воспитывали, лишь чтобы бросить под топоры Охотников.

Тихий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Но за дверью оказывается лишь дрожащая служанка Рика, протягивающая мне рулон тёмно-сливового шёлка. Когда девушка разворачивает его, это оказывается платье с длинными рукавами и золотым шитьём на лифе.

– Король повелел сшить это для тебя, – говорит она. – Чтобы ты могла посещать пиры, не привлекая столько внимания, как…

Слово «волчица» застревает у неё в горле. Меня охватывает гнев, и я вырываю платье у неё из рук. Бросаю его в неопределённом направлении – к очагу, хотя тот не горит. Оно падает на пол, словно бестелесный призрак.

– Скажи ему, что мне не нужны его платья, – сплёвываю я. – Если он считает, что я выполню свою часть нашей сделки, когда он сам не…

Внезапная тугая боль прошивает мою руку, разрывая хрящ на плече. Медленно оборачиваюсь; вся комната наклоняется в сторону. Рика выронила маленький кинжал, лезвие которого залито моей кровью.

– Прости, – шепчет она. – Он не хотел, чтобы мне пришлось так поступить.

Я пошатываюсь, пол качается мне навстречу, потом снова отскакивает. Нет нужды спрашивать – я и так знаю, что она имеет в виду не короля.

– Что он тебе предложил? – цежу я. Перед глазами рябит и меркнет.

Взгляд Рики затуманивается. Нижняя губа дрожит под белыми льдистыми зубами.

– Ничего, – тихо отвечает она, но её голос звучит выше, словно в вопросе. – Он сказал лишь, что от этого будет очень счастлив и что, если я помогу ему, Крёстный Жизни меня вознаградит.

Слышу сладостную мелодию её голоса, то, как она почти пропевает эти слова; вижу румянец на её щеках и понимаю, что она влюблена в Нандора. Мне хочется кричать, трясти её, сказать, какая она дура, эта жалкая северянка, если думает, что Нандор может ответить ей взаимностью. Но у меня слишком кружится голова, чтобы говорить.

Зажав рану правой ладонью, проталкиваюсь мимо неё. От давления на рану становится только хуже, поэтому я отрываю полоску ткани с платья Йозефы и перевязываю им руку скользкими дрожащими пальцами. Я должна убить Рику, но не могу себя заставить. Я такая же глупая, как она – потому что вообще поехала в столицу, потому что верила, что я достаточно сильна и умна, чтобы выжить здесь.

Целый сонм мыслей проносится у меня в голове, каждая – ужаснее предыдущей. Падаю на колени и нащупываю кинжал, прежде чем Рика снова до него дотянется. Сжимаю окровавленными пальцами рукоять как раз в тот миг, когда дверь распахивается, и сапоги Нандора мягко ступают по полу.

Глава двадцатая

Я пытаюсь подняться на ноги, но Нандор нежно кладёт руку мне на плечо и сжимает рану с такой силой, что я задыхаюсь. Боль застилает зрение белым покрывалом.

– Оставайся так, – говорит он. – Мне нравится, как ты выглядишь на коленях.

Его ногти кажутся острыми, словно ножи. Делаю вдох и тянусь к нему, но прежде, чем я успеваю обхватить его запястье, он отступает. Не удержавшись, я падаю вперёд, успеваю опереться на руки. Пол скользкий от моей крови.

– Как ужасно героично, – цежу я, – послать служанку сделать за тебя твою грязную работу.

Нандор поднимается и направляется к Рике; девушка дрожит, прижавшись к стене. Он проводит окрашенным в алый пальцем по её щеке, и её лицо смягчается, как хала[8], которую только что достали из печи.

– У меня друзья повсюду, волчица, – говорит он, глядя на меня, беря Рику за подбородок. – Ты уж могла бы догадаться.

Друзья в казармах Охотников и в зале королевского совета. Помню острый взгляд графа Ремини, который стал лишь острее, когда он увидел меня в темноте. Помню, как Жигмонд дрожал под взглядом Нандора, а раввин замер, словно перепуганный олень, и все дети Йехули плакали. Гнев прорезается сквозь боль.

– Почему же ты так долго не мог убить меня? – сумела произнести я.

– Ты была бы мертва в первый же день своего пребывания в городе, если б сумела прочитать мою записку, – отвечает Нандор. – Я оставил это у тебя под дверью, но забыл, что волчицы тупы, словно дохлая рыба, и не могут даже написать собственное имя.

Издаю звук, похожий на смешок: моя собственная неграмотность спасла