Лукреция Борджиа - Сара Брэдфорд

Изабелла д'Эсте вернулась в Мантую по приказанию супруга. Она была раздражена, оттого что Просперо Колонна посетил Феррару, не заехав прежде к ней. Маркиза написала Лукреции и попросила, чтобы та от ее имени пригласила Колонну, однако Лукреция выразила сожаление: «Был бы он здесь, когда пришло Ваше письмо, обязательно выполнила бы Вашу просьбу, однако Его Сиятельство уже отбыл в Корреджо…» 11 марта Гонзага написал жене сердитое письмо. В оскорбительном тоне напомнил ей о ее долге: она «давно уже не совершеннолетняя и не нуждается в напоминаниях», по официальным и личным причинам она «должна вернуться без замедления». «Мы собираемся ехать встречать Федерико, ведь он уже недалеко. Из любви к нему Ваше Сиятельство [без сомнения] поспешит и положит конец местным сплетням, повторять которые мы не станем, оставим это Бенедетто Коделупо [Капилупо], он очень хорошо информирован… так что ради любви к нам просим немедленно вернуться…» Слухи, на которые ссылался Франческо, имели отношение к памфлету Тебальдео с оскорбительными предположениями насчет Изабеллы и старого ее друга, Марио Эквикола, автора трактата «De mulieribus». Копии памфлета были приколоты к стенам разных домов в Мантуе. Среди других оскорблений, высказанных Франческо в официальных письмах, написанных его секретарем и потому ставших широко известными, было недовольство тем, что у него «жена, которая всегда поступает, как хочет, по собственному своему разумению». Современники Франческо рассматривали такие слова как самое страшное обвинение, которое муж может предъявить жене. Неудивительно поэтому читать высказывания Луцио: «Сердечность старых их отношений больше уже не вернулась».

Лукреция вела себя с Изабеллой очень любезно. Известия о муже, находившемся в Риме, передавала маркизе, а не Франческо. Ей же направляла она более подробные отчеты Ипполито. Лев X перенес интердикт[51] Альфонсо на три месяца, пока дело его рассматривали пять кардиналов. Бреве он издал со следующим обращением: «Возлюбленный сын, благородный Альфонсо д'Эсте, герцог Феррары» — и пригласил его на папскую коронацию 12 апреля. Альфонсо явился в великолепном камзоле из золотой парчи. Подозрительно: ни одного слова не было сказано относительно владений в Романье, вопрос о Ченто и Пьеве отложили на будущее, зато упомянули добычу соли в Комаккьо и реституцию Реджо. Лукреция без всякого на то основания была настроена оптимистично. «Мы надеемся, что все будет отлично», — сказала она Изабелле. Она очень хорошо знала, что представляет собой такой человек, как Юлий II, а вот Льва X она, как и большинство других людей, недооценивала. Из Рима от мужа пришло известие, что папа продлил интердикт еще на четыре месяца, при этом пообещал, что Альфонсо по-прежнему будет находиться в герцогстве Феррары, а понтифик защитит его от враждебных сил. Перед отъездом Альфонсо обедал с папой и «был удовлетворен» ободряющими словами Льва, произнесенными в присутствии его друга и защитника кардинала Арагонского. В ходе беседы пришли к соглашению, что следующие переговоры проведет Ипполито. Альфонсо приехал в Феррару 30 апреля «очень довольным Его Святейшеством». Так Лукреция и написала Изабелле.

И в самом деле, в ту весну дела шли лучше — так казалось и уставшей от войны Ферраре, и Эсте, осаждаемым столько лет врагами. После смерти папы Юлия II Альфонсо вернули Ченто и Пьеве и, вместе с венецианским благословением, герцог обрел прежние владения в Полезино. Альфонсо и Лукреция правили в Ферраре, помогая друг другу. В августе Санудо доложил, что Джованни Альберто делла Пинья побывал в Венеции. На Совете Десяти он обсуждал некоторые вопросы «от имени герцога и герцогини Феррары». Однако в это же время стали создаваться новые враждебные союзы: с одной стороны, это были Франция и Венеция, а с другой — папа, император, Испания и английский король Генрих VIII. В мае 1513 года снова началась война. Продлилась она почти без перерыва до самой смерти Лукреции. Первым проявлением подлинных намерений Льва по отношению к Ферраре стала его покупка Модены. Он приобрел ее у императора за 40 тысяч дукатов. Модена стала основанием нового государства для брата понтифика, Джулиано Медичи. В государство это должны были войти Модена, Реджо, Парма, Пьяченца. но главное — Феррара. Гвиччардини написал: «Купив Модену, он настроился на приобретение Феррары, скорее путем интриг и угроз, нежели с помощью оружия, ибо такой путь стал слишком трудным: Альфонсо понимал грозившую ему опасность и сделал все. чтобы его город стал неприступным… Враги его стали, возможно, опаснее и действовали не так открыто, как Юлий…» Пока Лев X со своими приспешниками строил козни Ферраре, Альфонсо поставил себе цель вернуть Модену и Реджо и при этом проявил себя уже не как полководец, а как умелый дипломат.

Сторонясь постоянно подстерегающих опасностей, Лукреция все больше искала утешения в религии. Монастыри всегда были для нее пристанищем, куда сбегала она от напряжения придворной жизни, началось это при Борджиа, продолжилось при Эсте. В Ферраре она облюбовала аристократический монастырь Корпус Домини, принадлежавший ордену Бедной Клары, но религиозное ее чувство было глубже, нежели поиск тихого места среди сочувствующих ей женщин. Вероятно, годы, проведенные при дворе отца, и свалившиеся на нее трагедии, особенно смерть Чезаре, привлекли Лукрецию к радикальному реформистскому крылу Церкви. В библиотеке у нее хранились письма аскетичной монахини, святой Катерины Сиенской, но на практике Лукреция была последовательницей францисканского святого Бернарда Сиенского. Он восстановил идеалы святого Франциска Ассизского, ей по душе были его призывы к благотворительности и социальной справедливости. Лукреция стала послушницей третьего Францисканского ордена и одной из основательниц феррарского благотворительного фонда для бедняков. В 1510 году она основала собственный монастырь Сан Бернардино, в который поместила внебрачную дочь Чезаре, Камиллу Лукрецию. В 1516 году она обратилась ко Льву X с предложением распространить в обществе идеалы аскетичности. В ответ ока получила бреве с выражением согласия. Написано оно было красивым почерком бывшего ее возлюбленного. Пьетро Бембо, служившего теперь секретарем папы. Именно Лукреция отбирала священнослужителей для проведения великопостных проповедей, среди них она особенно отличала монаха-августинца Антонио Мели да Крема. В апреле 1513 года фра Мели посвятил ей книгу об аскетической жизни, озаглавленную «Созерцательная жизнь» («Libro di vita Contemplativa»), Текст, по желанию Лукреции, написан была на итальянском языке, с тем чтобы книгу поняли и неподготовленные читатели. В своем посвящении Мели написал о Лукреции как о женщине, которая «лишена тщеславия и вдохновлена поиском божественной любви… она отдает себя воспитанию юных донзелл, и не только тех, кто решил вступить на тропу религии и девственности, но и тех, кто намерен обзавестись семьей».

Посвящение датировано 10 апреля. За три дня до этого Проспери доложил, что три воспитанницы Лукреции, включая дочь мадонны Джулии Мирандола, приняты монахинями в монастырь Святой Катерины Сиенской. В письме, написанном в тот же день Франческо, Лукреция просит взять к себе на службу сына Джулии Мирандола, Федерико. О дочери Джулии Лукреция отзывается как «об одной из самых дорогих наших воспитанниц». Официальное принятие девушек в монастырь Святой Катерины провели торжественно, в присутствии Лукреции, ее свиты, знати и простых жителей города, так что церковь была переполнена. Облаченные в белое, три христовы невесты казались счастливыми. «Да вселит Господь радость в их сердца», — прокомментировал это событие Проспери. Бедная мадонна Джулия хотя и не горевала из-за ухода дочери в монастырь, в то же время чрезвычайно беспокоилась о судьбе своего сына. В настоящее время он состоял на службе у кардинала и мог тоже стать монахом. Вероятно, поэтому Лукреция, по просьбе мадонны Джулии, написала письмо Франческо. Она попросила его взять мальчика к себе. Дочери, ушедшие в монастырь, не рассматривались родителями как потеря, и приданое им как монахиням требовалось совсем небольшое, зато сыновья должны были быть опорой семьи, им следовало продолжить род. На ушедшего в монахи аристократа смотрели как на человека эксцентричного и бесполезного.